Он резко сменил тему, сбив меня с толку. На лице Дедушки была теперь улыбка, он услужливо разливал чай из мятого китайского чайника. Я достал склянку с метамфетамином, и мы приняли небольшую дозу, чтобы взбодриться.
Ранним утром следующего дня мы выехали с генералом Унгерном и его адъютантом Ружанским в полевой лагерь генерала Резухина на Баруне. Двигаясь с северо-запада от Урги, мы вскоре нагнали китайский караван из десятка верблюдов, хорошо охраняемый конными бойцами. Барон, на скаку обогнав караван, дал команду всем остановиться. Нас было всего трое, оружие – винтовка и наган – имелось лишь у барона и его адъютанта, тем не менее караванщик подчинился, а военизированная охрана из всадников остановилась, не оказывая сопротивления. Начальником каравана являлся довольно упитанный господин на маленькой монгольской лошадке. Он сначала о чем-то пытался спорить с бароном, но после нескольких фраз приуныл и только кивал. Потом Унгерн скомандовал бойцам спешиться и сложить оружие. Те нехотя повиновались. Дедушка приказал мне собрать все винтовки, а сам, проходя вдоль шеренги разоруженных солдат, вглядывался в их лица. Среди охраны было и несколько русских. Напротив одного из них Унгерн задержался дольше обычного. Задал какой-то вопрос и, не дождавшись ответа, неожиданно для всех выстрелил охраннику из нагана в голову. Та же участь постигла еще двух китайцев из шеренги, они отличались от других наездников короткой прической вместо длинных кос, что выдавало в них гаминов. После казни барон извлек стреляные гильзы из барабана своего револьвера, заменил их на новые патроны, вложил оружие в кобуру, сел на свою кобылу Машку и поскакал впереди каравана, дав нам с Ружанским знак следовать за ним.
Кавалерийских навыков я приобрести не успел, а ехать с кучей винтовок за спиной было просто мучительно. Матерясь в сердцах, я догнал на своей лошаденке Дедушку. Опережая мои вопросы и даже не поворачиваясь в мою сторону, он объявил:
– Большевиков расстрелял, караван конфисковал для нужд армии.
– А почему никто не сопротивлялся, их же больше?
Унгерн на сей раз удостоил меня взглядом и даже улыбнулся, но на вопрос мой не ответил. Примерно через час мы прибыли в расположение лагеря генерала Резухина.
Борис Петрович Резухин был хозяином гостеприимным. Он радостно обнял Дедушку, припав к его груди, как блудный сын. Подобно барону, он был рыжеусым блондином, вот только ростом значительно ниже, а комплекцией плотнее. Еще он выглядел намного чище и опрятнее Унгерна – тот либо имел собственное представление о гигиене, либо попросту ею пренебрегал. Борис Петрович представлял собой, пожалуй, первого русского в Азиатской конной, которого при беглом взгляде без натяжки можно было назвать офицером, причем наверняка кадровым. Свой пигмейский рост Резухин компенсировал гордой осанкой и статью, держался деликатно, не был лишен манер и обходительности. Он сразу вызвал у меня симпатию и с первых же крепких рукопожатий расположил к себе.
В штабной юрте на чугунной печи кипел кофе. Борис Петрович угостил нас и коньяком, что было еще большей диковиной.
– Ну рассказывай, Резухин, что тут у тебя происходит. – Унгерн большими глотками пил горячий кофе, а от коньяка отказался.
– Из хороших новостей отрапортую о том, что неделю назад прибыли чахары Найден-гуна. Помнишь, наверное, его по Даурии. Как раз когда мы сюда из Даурии прибыли, генерал Левицкий с этими чахарами ходил на усмирение повстанцев. Найден-гун с Левицким что-то не поделили, и еще в прошлом феврале на Гусином озере чахары изрубили и генерала, и всех русских инструкторов-офицеров, после чего свалили в Монголию. Лето и осень они наемниками охраняли хлебные поля на Харе. Когда китайцев с Хары погнали, те спешно ушли в Маймачен, а чахары остались не у дел. Ко мне прибыли на службу сто семьдесят всадников, все при оружии. Народ лютый, бесстрашный, но до денег жадный.
