Во главе стола одной из беседок расположился Эмин. По правую руку его сидели лысый толстяк и поджарый загорелый блондин с какими-то очень светлыми глазами. По другую сторону стола – колоритная парочка: полный господин в белом костюме, то и дело промакивающий платком плешь, и девица лет двадцати, самой выдающейся составляющей которой была грудь – два огромных шара затмевали в хозяйке все остальное. Стул слева от Эмина оставался свободным.
В беседке напротив, отделенной дорожкой, сидел Зудин. Антон глядел исподлобья, и судя по воспаленным глазам, мучился тем же недугом, что и Коста. Но в отличие от него был чисто выбрит. Коста вскинул брови – он-то не сомневался, что перебравшего гуру книголюбов погрузили вчера в машину и отправили в Ялту. Дальний конец Зудинского стола упирался в заросли. Там, на табуретке притулил свое тощее тело актер Григорий Олушин, одетый сегодня по-человечески: в темную майку и джинсы. Желтые патлы были стянуты в йоговский пучок на макушке. Держался скромником, опустив глаза долу, как в храме.
На столах кроме фруктов, вина и воды ничего не было.
«Так себе завтрак», – подумал Коста, хотя и не был голоден.
– А вот и Коста, – Эмин сдержано улыбнулся и представил сидящих за своим столом.
Он никого не запомнил. Какая-то неестественность была в происходящем. Сосредоточиться получалось плохо – в голове ворочались тяжелые льдины и мысль петляла меж ними, рискуя быть вконец затертой. Сделав над собой усилие, Коста пришел к выводу, что самая большая странность заключалась в присутствии Зудина. Для чего он здесь и почему нет, например, Соколова?
– Коста, садись, – пригласил Эмин.
Коста взглянул на свободный стул рядом с дядей. Затем – на места за соседним столом. Встретил злой взгляд Зудина. Но никого ближе, чем Антон, даже с непонятной ненавистью во взоре, у Косты здесь не было. И он сел напротив критика, отметив, что Эмин с легкой улыбкой наблюдает за его выбором.
Ветки раздвинулись, на поляне возник Исмаил, облаченный во все черное, как и вчера.
– Антон, это Исмаил, – негромко сказал Эмин. – Мой помощник. Он немой. Не говорит с тех пор, как упал в детстве в горную дагестанскую реку.
Ни на кого не глядя, Исмаил опустился на стул рядом с Зудиным. Зудин отодвинулся.
– Как вы считаете, Антон, три миллиона евро – это много? – спросил Эмин.
Зудин устало потер глаза:
– Господин Кара, я не играю в непонятные мне игры. Извините.
– Я объясню правила. Кстати, вы не ошиблись, это, действительно, игра. Я предлагаю три миллиона евро за хороший рассказ.
– Рассказ должен быть чертовски хорош…
– Верно. В одной из ваших рецензий вы пишите, что интересный рассказ вмещает в себя почти целую жизнь. Я хочу перевести это допущение, это «почти», в солидную сумму. Условия игры таковы. Играют трое. Рассказывают хорошие истории…
– Что по-вашему «хорошая история»?
– После хорошей истории остается простор для фантазии или место для размышлений. Устроит вас такое определение?
Антон пожал плечами.
– Так вот… Сперва историю рассказывает один, потом второй. Из них я выберу лучшую. Ее автор состязается с третьим игроком. И снова я выберу одного. Победитель получит три миллиона евро. Двое проигравших умрут.
Коста моргнул и уставился на дядю.
– Да… почему игроков трое. Три миллиона – три игрока. Считайте, что мне, как недалекому самодуру, свойственна страсть к дешевым аналогиям.
– Вы больны? – тихо спросил Зудин.
