Эта женщина мне говорит про сглаз?
– Ты серьёзно? – спросила я. – Какой сглаз? Ну, о чем ты? Ты же не веришь во всё это!
– Не верю, но у Нины очень красивые длинные ресницы, как завитые. Это отмечали все, когда я гуляла с девочками на детской площадке, когда я забирала их из школы. Даже в магазине, где я покупала себе как-то тушь, мне сказали, что такой малышке ещё рано красить глаза. Сказала девчонка, консультант, вроде со смехом, а вроде нет. Так вот да, я думаю, что это сглаз, зависть, что-то такое, что нам не понять.
Я смотрела, с какой горячностью мне Яна объясняет совершеннейший абсурд, и недоумевала, когда она успела спятить. Вот только вчера она была совсем нормальная, нормальнее меня, и всё твердила мне, что фотографировать факты измены это что-то запредельно низкое и не может являться профессией. Тем более для человека с юридическим образованием. А я ей говорила, что низко не запечатлевать чудесные мгновения, а низко в них находится, низко делать больно своим близким. Разлюбил – уходи. Имей смелость. Ведь она у тебя есть, раз ты её используешь для своих грязных делишек. Значит, изменяя, ты не открываешься супругу не из-за отсутствия смелости, а из-за банального неуважения, презрения, если хотите…
Мы с Яной немало времени провели в подобных беседах, а вот теперь Яна вдруг превратилась в человека, который верит в наведение порчи.
– Яна, ну, скажи мне, как жить, когда тебя в любое время могут сглазить или… или сделать на тебя приворот?
Яна критически оглядела меня, словно кумекая в уме, кому бы потребовался обряд приворота в отношении меня.
– Я не знаю, почему я сразу подумала, что Ниночку сглазили! Оставишь ты меня в покое с этим или нет? Я не верю ни в какие такие глупости. Всё?
Тут в дверь заглянули мои дочки, и мы с Яной прекратили бессмысленный спор. Она упряма. И всегда остаётся при своих убеждениях, какими бы абсурдными они мне не казались.
Девочки мои были не умыты и не причесаны, в мятых пижамах бледно-розового цвета. Я борюсь с ними за опрятность, естественно, как любая мать, но так вяло борюсь, что никакого толка. Я тайно уверена в том, что они красивы и так. Нина более тихая, чем Инна, что обуславливается рождением её на полминуты раньше сестры. Когда обе не в духе, разница в полминуты считается решающим критерием в споре. Но обычно девчонки у меня дружные, что радует моё материнское сердце и успокаивает в тревожные дни. Еще близнецы очень чувствительные, и в этом иногда мне видится что-то совершенно неудобное и неправильное. Нельзя при них нахмуриться и при этом не услышать вопроса, что послужило причиной. С ними сложно что-то утаить в своём состоянии хоть физическом, хоть психическом. А фальшь они чуют за версту.
Именно они, эти дети, подвигли меня, наконец, развестись с моим супругом. Иван относился ко мне не то, чтобы плохо, но и не хорошо – это точно. Не интересовался моим самочувствием, раздражался на любые жалобы, почитал своим долгом поучать меня в быту. Такое отношение мне не нравилось, а близнецы это остро чувствовали. Когда Иван начал раздражаться и на них, я поняла, что время расставания пришло. Я ни капли не жалею о том, что это случилось, хотя и привыкнуть жить одной было сложновато. Но лучше такие сложности в Москве, чем кажущаяся лёгкость пребывания с мужем в Дагестане.
Девочки стали гораздо спокойнее, ожили, и я начала их замечать. Пока я переругивалась с Иваном, они росли себе, лишённые моего внимания. И если я сейчас не заметила, что у Нины исчезли ресницы, то в Дагестане я не заметила бы, как исчезла сама Нина с Инной в придачу. Девочки часто общались с отцом и ездили к нему на бурное Каспийское море. Я тоже была бы не против съездить туда и посмотреть, как волны воспитывают камни и делают их гладкими, чуть не шёлковыми. Но с Иваном мы внутренне и внешне распрощались, до дружбы подняться не удалось, поэтому в Дагестан дорожка для меня закрылась.
