За шкуру свою в бою.
За чин иль благодать.
За выгоду предадут свою —
Лишь бы ее не терять.
А мне такая жизнь на фига.
Я плюну другу вослед,
Зачем держать в друзьях слабака…
И стал я врагом в ответ.
«Мы радостно встречали Новый год…»
Мы радостно встречали Новый год.
И старый год без грусти проводили.
А что нас всех в грядущих буднях ждет, —
Я на прогноз не тратил бы усилий.
И так все ясно – жизнь пошла на спад.
И только цены все наглей и выше.
И власть опять вещает невпопад,
Но обещаний мы ее не слышим.
И так все ясно – вымрет бедный люд.
И за рубеж слиняют те, кто круче….
Как в январе мороз бывает лют,
Так круглый год нас беды будут мучить.
Наша сцена не стесняется попсы…
Мне ж порой так стыдно за нее.
Мысленно кладу я на весы
Песенное творчество свое.
И еще десяток новых книг,
Что читает добрая страна.
Для меня нет радости без них.
Ими жизнь моя озарена…
На другую чашу я кладу,
Впав в недоумение и злость,
Жалкую словесную руду,
Где таланту места не нашлось.
Где такая музыка взошла,
Что душа и уши вянут враз.
Где танцуют некие тела
Пошлость и бездарность напоказ.
Но еще печальнее, что зал
От халтуры падает в восторг.
Это кто же вкус им поломал?!
Кто искусство позабыть помог?!
Я случайно в воде наступил на ежа.
До него моя жизнь здесь была хороша.
Я взлетал к небесам на холодной волне,
И так радостно было вернуться к жене.
А теперь рядом с нею сидит инвалид.
«Потерпи, потерпи…» – мне она говорит.
Еж жестоко воткнул десять игл в меня.
И замучила боль, и распухла ступня.
И когда я от боли поник и ослаб,
Вдруг ко мне подошел симпатичный араб.
«Принеси-ка лимон… Будем ногу лечить.
А в ведре кипяток… Надо иглы мочить…»
Все лимоны он выжал в крутой кипяток.
Я горячую ванну терпел, сколько мог.
А когда он извлек мою боль из оков,
Я почувствовал, что абсолютно здоров.
И взглянув благодарно, сказал я врачу,
Что теперь и акула ему по плечу.
И араб улыбнулся… «И это могу…»
И с тех пор мы с ним дружим
На том берегу…
«У каждой эпохи – свой колорит…»
У каждой эпохи – свой колорит:
В одной – всё кареты, салоны, приемы,
Где русский язык для общенья забыт,
Хотя все сошлись не в Париже, а дома.
У каждой эпохи свой маскарад:
Опять парики, кружева и вальяжность…
В моей же – дырявые джинсы да мат.
И к «бабкам» чужим непомерная жадность.
Монолог верского ветерана
Власти назвали прожиточный минимум
И цифру такую преподнесли,
Что даже ветерану с именем
Придется отсиживаться на мели.
А я не привык в своем государстве
Чувствовать себя чужаком.
«Вы, господа, о нас вспомнили…
Здрасте!
А не пошли бы вы с ветерком…»
Надо ж додуматься до такого,
Поделив Россию на голь и знать.
И подыскать подходящий повод
Хамство вельможное оправдать.
Выходит, по-вашему, ветераны
По́жили…
Надо и совесть знать…
Болят к непогоде старые раны,
Значит, пора, старичье, умирать.
А может, пора умереть тем устоям,
Что нас превратили в ходячий хлам?
Впрочем, занятье сие пустое,
Коли оно во вред господам.
И все же я верю в те перемены,
Которые к радости нас вернут.
Дожить бы до справедливой меры,
Когда решать будет только труд.
Я читаю Окуджаву…
Словно лесенкой из строчек
Опускаюсь в те года,
Где пришла к Булату слава.
Заглянула в стол рабочий
И осталась навсегда.
Я читаю Окуджаву —
«Гитариста и соседа»,
Как он сам мне написал…
А в стихах так много света,
Что он всю свою Державу
Этим светом озарял.
Мы в одном с ним жили доме.
И стояли у подъезда
