– И у Голла тоже?
Ладонь задрожала.
– Нет. Он Военный вождь. У него не пройдет. Битва не осталась в прошлом. Он проживает ее снова и снова, каждый миг, днем и ночью. Я потеряла его, Шелемаса. Мы все его потеряли.
В живых – восемьсот восемьдесят воинов. Она была среди них, они вместе пережили разгромное отступление, и она видела то, что видела. Мы больше никогда не будем сражаться, со славой и весельем древних времен. Наша боевая эффективность, как написали бы в малазанских свитках, подорвана. Хундрильские «Выжженные слезы» уничтожены. И это не было славным поражением. Гораздо хуже. Мы стали лишними в одно мгновение. Ничто не может так сломить дух, как подобное осознание.
Нужен новый Военный вождь, но, скорее всего, не одобрят никого. Воля умерла. Нечего собирать в кулак.
– Я пойду на переговоры, – сказала Ханават, – и хочу, чтобы ты пошла со мной, Шелемаса.
– А твой муж…
– Лежит в палатке старшего сына. Не принимает ни пищи, ни питья. Собирается уйти. Очень скоро мы сожжем его тело на погребальном костре, но это всего лишь формальность. Мой траур уже начался.
– Я знаю… – Шелемаса помедлила, – у вас были трудности. Слухи о его увлечениях…
– Это самое горькое, – перебила Ханават. – Да, Голл постоянно смотрел на сторону. Я давно приучилась терпеть. Но больнее всего то, что мы снова обрели друг друга. Перед самой битвой. Наша любовь воскресла. Мы снова были… счастливы. Несколько мгновений… – Она замолкла, потому что из глаз потекли слезы.
Шелемаса подобралась ближе.
– Расскажи о ребенке, которого носишь, Ханават. Я же никогда не была беременна. Что ты чувствуешь? Наполненность, да? Он шевелится? Говорят, они то и дело шевелятся.
Улыбнувшись сквозь слезы, Ханават сказала:
– Ну ладно. Что чувствую? Как будто проглотила целиком свинью. Продолжать?
Шелемаса коротко рассмеялась и кивнула. Рассказывай о хорошем. Чтобы заглушить крики.
– Дети спят, – сказала Джастара, опускаясь рядом с ним на колени и глядя на его лицо. – Сколько же в нем было от тебя. Твои глаза, твои губы…
– Молчи, женщина, – сказал Голл. – Я не лягу с вдовой сына.
Она отодвинулась.
– Тогда хоть с кем-нибудь, ради Худа. – Голл повернулся лицом к стенке палатки.
– Почему ты здесь? – спросила она. – Ты пришел в мою палатку как призрак всего, что я потеряла. Мало мне своих призраков? Чего ты от меня хочешь? Посмотри на меня. Я предлагаю тебе свое тело, давай разделим горе…
– Остановись.
Она еле слышно зашипела.
– Лучше ударь меня ножом, – сказал Голл. – Сделай это, женщина, и я буду благословлять тебя на последнем издыхании. Нож. Причини мне боль, посмотри, как я мучаюсь. Сделай, Джастара, во имя моего сына.
– Ах ты, эгоистичный кусок навоза, с чего мне потакать тебе? Убирайся. Найди другую дыру, где спрятаться. Думаешь, твоим внукам будет приятно на все это смотреть?
– Ты не хундрилка по рождению, – сказал он. – Ты из гилков. И ничего не понимаешь в наших обычаях…
– Хундрилы были страшными воинами. И остались. Ты должен встать, Голл. Должен собрать своих духов – всех – и спасти свой народ.
– Мы не виканцы, – прошептал он, снова вцепившись когтями себе в лицо.
Она разразилась проклятием.
– Нижние боги, ты и вправду думаешь, что Колтейн со своими проклятыми виканцами справились бы лучше?
– Он нашел бы способ.
– Дурак. Ничего удивительного в том, что жена насмехается над тобой. И в том, что все любовницы отвернулись от тебя…
