Тяжеленные дуги бровей
Навалились на складки «щеков»,
И не видно прекрасных морей
В глубине моих тусклых зрачков.
Не загадочен больше мой вид,
Не предательски сдержана прыть,
Не хочу уже слышать обид,
За которые можно убить.
Да и мира суровый огрех
По сравненью с моими ни в грош.
Мне бы праздновать общий успех
И на радость надеяться все ж,
Только мучают плоть скакуна
Одряхлевшие мысли любви:
В странных ракурсах – он и она,
В общей завязи, в ласке вина,
В богадельне плебейского сна,
За которым тоска. «Се ля ви».
А потом разноплановый бум:
Взрыв, победа и снова провал.
Поуморщился живенький ум,
Постепеннее норов мой стал.
Покусачей теперь оппонент,
Тот, которого в дух не терплю.
Я бы съел эту мерзкую тлю,
Профилактикой вычистил глюк,
Если б в прошлое вставить момент.
Но уже не до слов, не до дел,
Упразднили года интерес.
Потолок теперь в комнате бел,
И квартира, как призрачный лес.
Как была раньше шуткой постель,
Так сейчас ненавистен уют.
Холодком обозначено тут,
И итогом предстанет отсель
Моих дерзких неточностей вал,
Гербом вышитый ветреный стяг.
Редкий случай: стою у зеркал,
Наблюдаю искусства напряг,
Плодовитостью ставленый сруб,
Утвержденную крепость сохи,
Бесподобную линию губ,
Что ласкали, как женщин, стихи,
Тихий омут и вздорных чертей,
Шевелящих вселенскую грусть
Подловатостью черных мастей,
На которых плевал: «Ну и пусть».
Только стоило глазом моргнуть,
Как исчезли лихие года,
Как-то сморщился жизненный путь
В отраженье зеркального льда,
Почерствела улыбка, и сон,
Ожививший истории клок,
Подсказал мне, что я – это он,
Что прожить по-другому не мог…
Заурчала судьба в животе
(Фрикадельки попались не те).
Ну а если душа переваривает, —
Моя дряхлость со мной разговаривает.
