– Хто у тебя тута, кавалер? – вяло поинтересовалась пожилая вахтёрша, не отрываясь от вязания.
– Да так… одноклассница…
– А! Понятно. Эй, Васильевна! – окликнула она пожилую санитарку, закончившую мыть пол, – Всё равно в гнойное идёшь. Позови-ка… Как фамилиё?
– Мыш.
– Во, Мышу позови! Скажи, кавалер ждёт, с цветами!
Васильевна поставила пустое ведро и швабру и пошла на второй этаж. Через несколько минут оттуда, хромая, спустилась Кира. Бледная, с синими тенями под глазами и марлевой наклейкой на лице.
– Привет, Филин! А цветы кому? Неужели, мне?
– Привет… Ага, тебе!
Кира взяла ромашки, понюхала, улыбнулась:
– Какая прелесть! Мне ещё никто никогда цветов не дарил!
Антон покраснел. Он тоже ещё никому цветов не дарил.
Они вышли на крыльцо и остановились у перил. Антон встал на ступеньку ниже, чтобы глаза были на одном уровне. Неловко спросил:
– Ну, как ты?
– Нормально. Мне обезболивающее вкололи, всю ночь спала, как сурок. А ни свет, ни заря разбудили температуру мерить, да ещё заставили анализы сдавать. И опять укол делали! Пенициллин. Болючий, как битое стекло! А в двенадцать, перед обедом, ещё один! Уже даже сидеть больно. Сказали, четыре раза на день! Пока выпишусь, всю задницу в дуршлаг превратят…
Антону стало жалко школьную подругу, но он не мог найти слов, чтобы выразить это. Спросил, чтобы хоть что-нибудь сказать:
– И что, температура?
– Нормальная.
Разговор как-то не клеился. Подул ветерок, и Кира поплотнее запахнула линялый байковый халат неопределённого цвета, который был размера на четыре больше, чем нужно.
– Филин, а ты, правда, свой самоучитель порвал для костра, или мне показалось? – вдруг задала она неожиданный вопрос.
– Ну… да! – растерялся парень, – Всего две спички осталось… вот и пришлось учебник…
И тут произошло такое… такое!
Кира обняла его за шею и поцеловала. В губы, да! А потом… потом убежала не попрощавшись. Стало быть, не так уж сильно нога болит!
Антон постоял, ошарашено глядя ей вслед, затем сел на велосипед и, выписывая кренделя, поехал прочь.
Дома он завалился на диван переживать. Отец был на службе, мать отсыпалась после ночной смены, так что переживать никто не мешал.
Мать встала через час и заглянула в комнату сына:
– Расскажешь?
Антон принялся рассказывать. Нина Петровна слушала внимательно, не перебивая, ибо в общих чертах уже знала о происшествии.
– … а сегодня я её навестил…
Парень умолк.
– Цветы подарил?
– Ну…
– И она тебя поцеловала?
– Ага… Откуда ты знаешь, мам? Никто же не видел!
Нина Петровна улыбнулась и погладила сына по вихрам.
– Я просто поставила себя на место Киры… Вот и догадалась!
Больше Антон Киру не навещал, тем более, что её, в связи с окончанием учебного года, через три дня выписали долечиваться амбулаторно. Встречая девушку, здоровался, конечно, но отводил глаза, ибо после того поцелуя сохранилась странная неловкость. Кира тоже смущалась… Она теперь из-за шрамов, которые воздвигали новый комплекс неполноценности взамен утраченного прыщевого, была вынуждена носить брюки и большие дымчатые очки. Ненавистные же прыщи исчезли без следа после поцелуя! Ну, и уколы пенициллина с витамином В12 тоже помогли.
Об очках. Через деверя заведующей станцией Скорой Помощи мама Вера вышла на тётку его приятеля, которая имела знакомство в «Оптике» на Университетском Проспекте в Москве. Там в заграничную наимоднейшую (с двойной переносицей!) оправу, купленную аж за восемьдесят (!) рублей у спекулянтов на базаре в Малоярославце, вставили остродефицитные нестандартные голубовато-дымчатые стёкла минус три. Очки отлично маскировали шрам на лице, ибо были вдвое больше обычных.
