В альпийском сиянии - страница 23

Я подавлял в себе без спроса нарастающий вопрос, так как ответ на него не мог быть никаким, кроме как утвердительным, а всякая утвердительность в таких случаях пугает сонный разум типа моего. Подобное знание растворит без остатка все напластования иллюзий. А если у меня ничего, кроме них, и нет? Да и попросту, наверное, боялся даже на секунду сказать себе правду, ведь за ней тут же последовал бы необратимый переворот всего меня, раз и навсегда, и я элементарно не выдержал бы – как не выдержал бы свободного полета, так как не имел к этому привычки, пресмыкаясь по земле.

Просто стоял и с надеждой, восторгом и дрожью внимал разливавшимся внутри меня каскадам безмолвия.

Так, будто вся моя накопленная с процентами на осадок злоба, усталость, фрустрация растворились без следа, как спертый, гнетущий воздух в комнате, где открыли окно.

Показалось – что-то коснулось моего лица.

Но я так и не посмел полностью допустить в себя и усвоить своим существом мысль о том, что венец – подлинный. Не верится мне, что это – тот самый венец, сохранившийся аж спустя две тысячи лет. Да и если уж на то пошло – существовал ли его Носитель так, как существовали до сих пор и существуют, например, люди.

Но все-таки даже ничтожной возможности и вероятности, что – «да», хватило, чтобы повергнуть меня в трепет. Я замер то ли от ужаса, то ли от восхищения. Но больше я вместить не мог. А может, не хотел и даже не знал, как захотеть и как захотеть именно сейчас.

Пусть так – всему свое время. А время, все время, бежит все быстрее и быстрее. И я так рад, что оно у меня, судя по всему, еще есть.

Следующий помысел посетил меня: «Как же так получилось, что потребовалось вмешательство аж самого Творца, чтобы остановить мерзотную деградацию творения? Что такого серьезного и необратимого произошло?» Я не мог уложить, вместить себе в ум, как можно спуститься по такой жуткой, скользкой наклонной дорожке, вниз, до самого дна и дальше – под землю, в ад, в гниль, в шеол… и притом добровольно, с самого начала зная все наперед.

И еще более тяжкий вопрос встал во весь рост передо мною – оправдывала ли цель такое средство? Дало ли это результат… Но тут я даже и не подозревал наличие какого-то ответа для себя.

Только припомнил недавний короткий разговор с Аделем, то есть су-шефом моего бывшего ресторана, о том, что Бог – один. То есть один – у мусульман, и у христиан, и иудеев. «Да, один, – пришла тогда мне в голову мысль, – один. Но вся разница в том, до какой степени он может проявиться в мире, который он сотворил некогда. В исламе и иудаизме ведь как – Бог проявляется в виде Закона, данного людям. Следуешь Закону, и все, в принципе, будет нормально. Бог выведет тебя по более-менее прямой дороге. В христианстве уже несколько не так: le néant[16], вопреки законам, разрослось до того необратимо, что пришлось идти на крайние меры и невиданный, предельный уровень личного вмешательства. Чтобы избавить от неизбежного».

Припомнил еще, как пару лет назад по пути в студенческую столовую меня подловил некий англосаксонский проповедник. Мужчина средних лет, не самой неприятной наружности, с посконно-английским акцентом предложил взять бесплатно Евангелие в мягкой обложке, чтобы почитывать иногда. И, между делом так, начал рассказывать про их собрания и обсуждения прочитанного. Я вежливо отказался от собраний, сославшись на мой досадно невысокий пока что уровень владения французским и уж тем более английским языком, не позволяющий мне не то что обсуждать на этом языке столь серьезные вещи, но даже и читать о них со словарем. На что с его стороны получил мелкий комплимент моему уровню языка, по его словам, гораздо более высокому, чем тот, на котором находился сам мужчина, когда приехал во Францию на миссионерское служение.