Что касается «лукавых» критиков, им приходилось испытывать цитированное выше ощущение; они знают, с чем сравнивать, но поскольку его проявление – вещь капризная, непроизвольная, а противостоять социальному конформизму способны немногие, они восхищаются заодно с авторитетными для них людьми и скрывают свой восторг, если их окружение негативно отзывается по тому же поводу, либо поступают так в силу служебной необходимости. Вспомним признание моего знакомого, приведённое в начале этого текста.
Композиторы, авторы, дирижёры – люди, ответственные за результат, – часто сотрудничают с профессионалами, не понимающими и не чувствующими исполняемую музыку. Первые, предлагая работу, обычно вообще не интересуются отношением нанимаемых к исполняемой музыке. Им достаточно услышать несколько фрагментов в исполнении кандидатов. Положительное решение необязательно свидетельствует о признании таланта потенциального участника проекта, но несомненно говорит о том, что работодатель знает, как использовать услышанные звуки.
Музыкальное произведение – это гармонически организованные чередования правильных звуков и пауз, безошибочно расположенных во времени и способных выразить авторские чувства и замысел. Такие звуки необязательно извлекаются с помощью музыкальных инструментов. Это может быть собачий вой с Seamus, стук и бой часов с Time, звон монет с Money и десятки иных, издаваемых самыми неожиданными предметами звуков, которые музыканты Pink Floyd, прежде всего Роджер Уотерс, превращали в музыку. При таком сугубо функциональном подходе понимание источниками звука исполняемой музыки не только не требуется, но в некоторых случаях совершенно невозможно.
Есть замысел и есть инструменты и средства его воплощения. Чем яснее и конкретнее автор представляет себе конечный результат, тем меньше свободы у исполнителей. Точно так же некоторые театральные и кинорежиссёры видят в актёрах только механизмы.
Подводя итоги, мы вынуждены согласиться с тем, что мнение профессионалов, столь ценное относительно эмпирически устанавливаемых признаков (таких, как чистота исполнения, своеобразие формы и т. п.), по праву обладает верховным авторитетом там, где содержание явления без остатка разложимо на такие признаки, и специфически ущербно относительно явлений, не исчерпываемых «химическим анализом» и «бухучётом».
Ничто не мешает профессионалам – или, выразим эту мысль точнее, – людям, обладающим профессиональными навыками, выйти за рамки специфических стереотипов и снизойти или воспарить – кому что нравится – к «человеческой, слишком человеческой» оценке произведения искусства. Не мешает в том случае, если они обладают эстетическим чувством, независимым от «рассуждения и изучения», а в этом отношении профессионалы ничем не отличаются от остальных людей.
В результате мы получили человека бесконечно самоуверенного и считающего себя вправе авторитетно судить в том числе о вещах, известных ему лишь по названию. Ортега называет такого специалиста «неграмотным учёным». Современные СМИ приветствуют и поощряют таких «экспертов». Заметим, что у Ортеги-и-Гассета речь идёт о реальных учёных, чьи профессиональные качества не подлежат сомнению. Он не застал то время, когда уверенность в непререкаемой ценности собственного мнения по любому вопросу распространилась на телеведущих, владельцев шашлычных, спортсменов, администраторов отелей и т. п., то есть на всех специалистов-профессионалов.
