Где музыка, там и танцы, а где танцы, там и мужчина, который сделает для меня все, что в его силах.
Меня стали учить танцам, как только я научилась ходить. Саба, престарелая тетка моего отца, руководила обучением девочек. Сначала в деревне, а после в священной роще, далеко в чаще леса. Старики до сих пор судачили о красоте и изяществе, которыми она обладала в юности. К тому времени, когда меня передали на ее попечение, морщины на лице Сабы были глубоки, как ножевые раны, а колени почти не гнулись.
Она тренировала нас часами, иногда всю ночь напролет, никогда не засыпая, пока мы не осваивали шаг. Мы танцевали до тех пор, пока ноги не начинали гореть, а мы от усталости не успевали отпрыгивать, когда Саба охаживала нас зеленым прутом по икрам.
– Танец – это преображение, – рявкала она, хлеща нас по ногам. – С помощью танца вы становитесь женщинами. С помощью танца вы призываете для себя новую жизнь.
Я так и не завершила обучение. Не хватило времени. Значит ли это, что я не настоящая женщина?
– С помощью танца, – говорила она, когда мы, девочки, двигаясь как одно целое, в единстве тела и разума, одновременно сгибали колени, одновременно покачивали бедрами, – вы объединяетесь. Вы сплетаете себя в единую ткань, в которой все нити тесно связаны между собой. Вы принадлежите друг другу.
Что сказала бы Саба, если бы увидела мой поступок? Увидела меня, нагло танцующую в одиночку, будто я выше других женщин. Танец для одного человека. Чтобы вызвать в нем похоть, а не уважение. Я не принадлежу другим женщинам. Я оборванная нить, не вплетенная в прочную ткань.
Он смотрел на меня, моргая широко раскрытыми глазами, и часто подносил оловянный кубок к губам, но, забывая отпить, прижимал к щеке. Я танцевала, глядя в пол, и лишь время от времени поднимала глаза, глядя на него одного. Могу только представить, какие лица были у вечно сердитого капеллана, рыцаря с львиной гривой и других джентльменов. Даже Диего я увидела, уже уходя, потому что генерал приказал ему проводить меня в свою каюту, где я могла бы «оправиться от утомления». Он придержал для меня дверь, старательно отводя взгляд.
Так что теперь я здесь. В каюте генерала. В безопасном месте, вдали от волков. По крайней мере, от большинства. Все же один нежеланный мужчина лучше, чем стая.
Каюта небольшая, но удачно расположена – на приподнятом над палубой юте, куда простых смертных не допускают. Кровать одна, и довольно узкая, но это нормальная деревянная кровать с пуховым матрасом, а не тощая циновка на полу. Два сундука, небольшой стол, прикрученный к полу, стул и колченогий табурет, который не желает стоять прямо, даже когда на море полный штиль. Два застекленных окна по обеим сторонам каюты дают много света, но, к сожалению, совсем не пропускают свежего воздуха, поэтому здесь душно.
Спертый воздух пахнет звериными шкурами – и я понимаю почему. Тут всюду книги: на столе, на полу, сложенные стопками, на полке у двери. Там же, на полке, лежат инструменты. Астролябия вроде той, которой пользовался Паскуаль на «Какафуэго». Часть приборов висит на гвоздях на стене. На столе бронзовый глобус с серебряной полярной звездой вверху.
И на каждой стене картины. Прекрасные и весьма достоверные пейзажи, выполненные тушью и красками – морские утесы, желтые пески, устья рек. Два написанных маслом портрета: генерала и английской королевы, расположенные лицом друг к другу на противоположных стенах.
