В чужих морях - страница 2

Ничего не поделаешь. Выбора у меня нет. С кружащейся головой, крепко держась за веревку, я взбираюсь по шаткому трапу на верхнюю палубу «Какафуэго».

– Вот ты где, – говорит дон Франсиско, смотря на меня сверху вниз. – Умойся. Что с тобой случилось? – Ответа он не ждет.

Я подношу руку к лицу и понимаю, что из раны, полученной, когда Паскуаль швырнул меня на пол, идет кровь.

Вокруг снуют мужчины. Резкий звук боцманского свистка прокатывается над палубой. Матросы покрикивают в такт оборотам лебедки, выбирая из моря якоря. Большие паруса отвязаны от рей наверху. Они хлопают, разворачиваясь и наполняясь ветром. Трап поднимают, но затем снова опускают при виде Паскуаля: он выбегает из склада как раз вовремя, с красной рожей и окровавленной головой. Швартовый канат свернут в бухту на борту.

В каюте дона Франсиско на корме я смываю кровь со щеки и локтей жгучей морской водой. И проверяю, не завалялось ли в кошельке хотя бы песо. Но он плоский и пустой, как чрево девы. Бог счел нужным дать, а этот мерзкий каброн забрал. Я убираю кошель обратно под юбки.

Когда мы скользим по бухте мимо Исла-де-ла-Рокета, пара черношеих гусей танцует на плоской серой скале у кромки воды. Они шипят и гогочут друг на друга. Брачная пара. Ни горы, ни море для них не преграда. Они прилетают в Акапулько каждый октябрь, как раз ко Дню поминовения усопших, словно возвращаются вместе с мертвецами из могил: навестить живых и попировать. И каждую весну снимаются с места и улетают – куда уж там они летят, – выстраиваясь острым, как наконечник стрелы, клином. На север, где испанцы не имеют власти. Скоро настанет пора улетать. Если бы они могли взять меня с собой!

Но вот она я. Взаперти в скрипучей тюрьме «Какафуэго», под бдительным оком дона Франсиско и прочих негодяев, снова направляюсь в Лиму. Злосчастная Лима: место моих худших и самых продолжительных страданий.

Три года я провела на «Какафуэго», сначала с Гонсало, а потом с доном Франсиско, переходя из рук в руки вместе с парусами и котлами, как если бы была частью корабельной оснастки. Дважды в год мы совершаем одно и то же путешествие: из Акапулько в Кальяо-де-Лима, затем в Вальпараисо и обратно. Так что я точно знаю, где мы находимся. Этот водопад – серебряная лента, сбегающая по увитой виноградом скале, – означает, что мы рядом с Зонзонатом. Шесть недель пути из Лимы.

Я кладу руки на живот. Неужели я все вообразила? Вроде никаких изменений. Но я чувствую себя так же, как в прошлый раз. Пока только слабость и головокружение. Но остальное придет. Ощущение одновременно голода и сытости. Тошнота и зреющее зловоние корабельных запахов. Жизнь, растущая внутри меня. Распирающая меня. Пока не придет время изгнать ее в агонии на краю жизни и смерти. И после всего этого он заберет его у меня, как и в прошлый раз. Ребенку не место на корабле, скажет он.

Ручка двери вздрагивает, и я едва успеваю совладать с лицом, прежде чем он входит. Как всегда, медленно. Он подобен ленивой древесной обезьяне, которую испанцы из-за этого прозвали «перезосо» – ленивец.

– Я не ждала вас так скоро, ваша милость.

– Нас потревожили, – говорит он, пряча взгляд под тяжелыми бровями. Я вижу, за едой тревоги обошли его стороной, поскольку на жилете блестит свежее жирное пятно, которое черта с два отстираешь. Возлюби его Господь, кто носит в морском походе белый шелк?