У меня забрали несколько номеров «Биржевки», «Нового Времени» и «Братьев Карамазовых».
Прапорщик Быковский от имени ротного объявил мне, что ни книг, ни газет без ведома командира роты в помещение казармы приносить нельзя.
«Биржевка» и «Братья Карамазовы» пошли на цензуру.
На военной службе глупостью вымощена даже дорога в клозет, но такие глупости встречаются не часто.
* * *
Сухой теплый осенний вечер. Тихо струится нагретый вечерний воздух. В разливах золотистой травы плещется догорающее солнце. Над рощами пожелтевших деревьев вьется тонкое газовое марево.
Возвращались с тактических занятий по царскосельскому шоссе.
По боковым тропинкам пестрой цепочкой идут дамы с детками, гимназистки, запоздалые дачники с картонками. Проходя мимо нас, они задерживаются на минуту и молча провожают взглядами.
Фельдфебель скомандовал:
– А ну-ка, молодцы, запевай, что ли.
Песенники точно ждали этой команды. С первого шага согласно рванули:
Вниз да по речке,
Вниз да по Казанке.
Серый селезень плывет…
Рота, легко взявшая ногу, подхватила припев:
Три деревни, два села.
Восемь девок, один я.
Девки в лес по малину…
Дальше шли явные непристойности, которые всегда приводили в восторг фельдфебеля и взводных.
Когда мы проходили мимо женщин, фельдфебель всегда заставлял нас петь эту похабщину.
Солдаты поют заключительную строфу припева с цыганским присвистом, с хрюканьем, с горловыми забубёнными выкриками.
Видя, что я не раскрываю рта, фельдфебель подлетел ко мне и грубо, начальнически крикнул:
– Почему не поешь?
– Не хочу.
– Почему?
– Потому, господин фельдфебель.
– Три наряда не в очередь!
* * *
Вчера в проходе конюшни встретил фельдфебеля, молодецки вывернул грудь, отдавая ему честь. В глубине души копошился какой-то веселый бес.
Он с любопытством задержал на мне жесткий взгляд, подошел вплотную и, жарко дыша перекисью гниющих зубов, угрожающе-спокойно прошипел:
– Дурак! Дубина! Ишак!
Я окаменел на месте, не понимая, в чем дело.
Фельдфебель пододвинулся еще ближе и, стукая пальцем в мою обнаженную голову, ехидно спросил:
– Позвольте узнать, господин студент, у вас тут опилки набиты или сенная труха?
Почувствовав на своем черепе леденящий холодок его руки, я понял свою оплошность. Проходя мимо начальства без фуражки, нельзя отдавать честь: нужно только поворачивать голову, есть глазами начальство и неподвижно вытягивать руки по швам.
Подошли несколько отделенных и взводных, привлеченных скандалом.
И может быть, желая похвастать перед ними, возбужденный их нездоровым любопытством, фельдфебель приказал мне:
– Сходи за фуражкой, возьми ее в зубы и обойди вокруг конюшни три раза. На каждом шагу кричи: «Я – дурак». Понял?
Я ответил молчанием.
– За фуражкой – арш! – скомандовал фельдфебель.
Я не спеша побрел к себе во взвод и лег на нары.
Вечером засадили на гауптвахту. За то, что отказался обойти три раза вокруг казармы, дали трое суток ареста.
* * *
На гауптвахте сидит две недели солдат четвертой роты литер «в», Проничев. Из тульских крестьян. Развитой толстовец. Сидит в третий раз за отказ брать винтовку. Угрожают военным судом.
Фанатически предан своей идее. Рассказывает много интересного о современнных толстовцах в Тульской губернии.
Многие интеллигенты, по его словам, опростились, живут в землянках, питаются овощами.
Ночью, когда караульные спали, он дал мне прочесть воззвание толстовской группы, подписанное сорока двумя человеками.
