– Я должна буду скоро уехать, – говорю я ему.
Мы сидим в опустившейся тишине, окутанные клубами сигаретного дыма. Потом он произносит глухим и тихим голосом:
– Когда?
Я смотрю в его лицо, осознавая, что на этот раз мне будет куда больнее уезжать домой…
– Обратный билет у меня через 10 дней, теперь уже семь.
– Семь дней?! – повышая голос, говорит он, отчего люди в баре невольно оборачиваются на нас.
Что я могу ответить. Семь дней.
Давид вновь замыкается и прячет глаза за дымом сигареты. Его рука, с тонким, будто женским запястьем, мнет опустевшую пачку.
– Это слишком мало, – говорят его губы, при этом выражения лица не разобрать.
«Мало для чего?», хочется спросить, но я не рискну.
– Ты раньше была в Италии? – голос его, тихий и ровный, кажется спокойным. Само его присутствие успокаивает. Пусть ненадолго, но я позволю себе фантазировать, что мы сидели, сидим и еще не раз будем вот так сидеть в этом баре, считая его «своим» и вспоминая дату нашей первой тут встречи.
– Была. Я люблю Италию.
– Почему?
Это видимо его любимое слово. Почему.
Пытаюсь объяснить, не опускаясь до цитирования текстов из учебника. Искусство, музыка, кино… мало ли вещей настолько прекрасных, что захочется прикоснуться к ним, и не удивительно ли то, что все они сосредоточены в одном месте… в Италии? Мой язык не позволяет объяснить все это так, как я чувствую, и поэтому я произношу лишь слова, в которых заключено для меня очень много: закаты Рима, Микельанджело во Флоренции, подсолнухи в Тоскане, Венеция и мосты…
Давид смотрит на меня сквозь длинные ресницы, на его губах играет полуулыбка. Как будто он знает обо мне все. От этого мне не стыдно говорить ему обо всем. «Интервью» продолжается, и он спрашивает меня о семье, о работе, о том месте, где я живу. Но меня не отпускает ощущение, что все это его на самом деле мало интересует. Он все так же продолжает улыбаться, почти не слушая меня, и глядеть на мое лицо.
– Идем, – вдруг говорит он, поднимаясь и одновременно отдавая деньги официанту.
Я подчиняюсь, надеваю куртку, выбираюсь из-за длинного ряда столиков. Мы выходим на улицу и идем прямо по серым и гладко отполированным камням мостовой. Его рука невероятно естественно берет мою. Мне хочется идти с ним. Идти рядом с ним, идти за ним.
– Куда мы идем? – спрашиваю я, чувствуя, как на холодном воздухе мои щеки пылают.
Он молчит и продолжает улыбаться.
Улицы Рима совсем небольшие, узкие, со множеством переулков. Мы в центре города. Людей почти нет. Мотороллеры проносятся, оглушая жужжанием. Площадь народа.
– Я была здесь, – говорю я ему, поднимая голову, чтобы видеть его лицо.
Он молча кивает, и с его губ не сходит полуулыбка. Красивый. Слишком красивый для человека. Работа Микельанджело уступает ему во многом. Высокий, но не слишком, как бывают высоченные люди, которых так и хочется назвать «длинными», худой, но не настолько, чтобы быть тем, что называют «кожа и кости». Гармония – вот, из чего он весь состоит. И даже одежда на нем гармонична. И запах. И эти сигареты, без которых его невозможно представить. Само совершенство.
Мы пересекаем площадь, проходим в одну из длинных улиц, что лучами вытекают из нее.
– Я тут была, – говорю я вновь, ощущая дежа-вю.
Мы заворачиваем в переулок, проходим в его центр, знакомое место, адрес, который я могла бы назвать, разбуди меня среди ночи. Давид нажимает на кнопку звонка и теперь смотрит на меня.
