Проходя по вагону и затем через тамбур на платформу, я пытался отыскать давешнюю разносчицу, но ее, разумеется, нигде не было. Ступив затекшими от многочасового сидения ногами на холодный бетон платформы, я вдруг удивился тому, что успел в вагоне испытать чувство зависти к Ганину, который видел девушку последним и даже смог с ней пообщаться. Не скажу, что Ганину в этой жизни везет больше, чем мне, но как-то так получается, что ему везет тогда, когда этого везения мне больше всего хочется для себя. Мне же везет тогда, когда и без внезапно подвалившего счастья можно спокойно прожить, так что зачастую это и везением-то назвать нельзя.
Вокзал в Кусиро – небольшой, зал ожидания – неуютный. Ощущение дискомфорта усилилось еще и оттого, что в пятом часу утра все ларьки и рестораны закрыты, и Ганину, решительно отвергнувшему две мои стойеновые монеты, пришлось довольствоваться дурным кофе из автомата. Мы с ним высказали дежурную критику в адрес железнодорожной компании, берущей в вагоне за банку кофе целых двести йен, хотя в любом городском автомате, как, например, здесь, на вокзале, она стоит только сто двадцать. Ганин кофе выпил залпом – его, как он и предсказывал, после соленого миндаля начала мучить жажда, – и я купил ему еще банку холодной пепси-колы, памятуя о том, что он часто называет себя представителем «нового поколения».
Поезд на Немуро подали через пятнадцать минут, и заполнился он только наполовину. Я сказал Ганину, что хочу досмотреть свои июльские сновидения, и занял свободную пару мест. Ганин сел за мной, тоже развалившись в одиночку на двух креслах. Я откинул разделяющий сиденья подлокотник и расположился полулежа, опершись правым плечом в оконную раму и левой ногой в основание сиденья напротив.
Растянувшись по диагонали, ехать было удобнее, и я опять отдался во власть Морфея, успев, впрочем, почувствовать бьющийся пульс мобильника. Уже сквозь дрему я осознал, что что-то где-то случилось, и, прежде чем отключиться, автоматически проанализировал ситуацию. Если звонят из дома, то там что-то случиться могло только с шурином, известным своим неравнодушием ко всем пахучим жидкостям, способным гореть. Даже если этот поганец перепил, я ему, находясь за полтысячи километров от дома, помочь ничем не могу. Если же это по работе, то здесь тоже без вариантов. Если это Нисио, требующий от меня срочно вернуться в Саппоро, то он умоется, так как за стоп-кран я дергать не буду, а остановок до Немуро не предвидится – я ведь еду на так называемом экспрессе. Если же это звонят из Немуро, то бежать в кабину машиниста и требовать от него гнать без остановок я тоже не собираюсь, тем более что, судя по мультипликационному мельтешению двухэтажных домиков за окном, машинист это делает и без моих приказов.
Приснилась мне – вернее, привиделась, так как сном это жалкое дремотное подобие полноценного ночного отдыха назвать нельзя – все та же девушка-разносчица с ее выдающимися в прямом и переносном смыслах клычками, кокетливо оттопыренными ушками и изящно изогнутыми ножками. Она плавно и призывно несла свои полупрозрачные формы по проходу между кресел по направлению ко мне. И на самом подходе ее эфемерные дымчатые очертания стали вдруг наполняться окрашенной в синий цвет плотью. Эта плоть склонилась надо мной и тревожным баском поинтересовалась:
– Извините, это вы майор Минамото?
