Возникшую паузу разрядил мой мобильник, который я включил еще в гостинице. Он заверещал, напомнив о существовании иного, прекрасного и радостного мира за пределами этого дышащего смрадом ксенофобии и мизантропии здания.
– Да.
– Привет, это я!
Звонила Дзюнко. Я посмотрел на часы – половина одиннадцатого. Значит, они там сейчас только продрали глаза, и она стоит у плиты, жарит омлет (почему-то мне захотелось, чтобы это был именно омлет, а не глазунья) и прижимает к розовой щечке теплую, пахнущую пластиком и зубной пастой трубку.
– Привет! Как вы там?
– Мы нормально. А что ты делаешь?
– Извини, я сейчас в иммиграции. Я тебе попозже перезвоню, хорошо?
– Хорошо-хорошо. Ты когда домой?
– Ну я же сказал, попозже перезвоню, и мы обо всем поговорим.
Отбрыкаться я уже не надеялся. Обмануть Дзюнко не так-то просто – она все с ходу прорубает. Сколько таких ситуаций у нас уже было…
Иммиграционный начальник вперил в меня тяжелый неподвижный взгляд, Елизаров что-то насвистывал и демонстративно смотрел в потолок.
– Ты что, в понедельник не вернешься?
– Я тебе перезвоню!
Мне ничего не оставалось, кроме как оборвать разговор, который начал заходить слишком далеко. Да и напрягшийся было начальник стал потихоньку расслабляться, а этого допускать никак нельзя.
– Так что, работать будем или как?
– Как фамилия его, говорите?
– Елизаров. Числится он у вас или нет?
– Пойдемте в информационную службу – там посмотрим.
Он стукнул пустой чашкой об стол, поднялся и повел нас в соседнюю комнату.
Все рабочие столы в ней по случаю субботы пустовали. Однако сразу же, в дверях, меня смутило отсутствие не людей, а еще чего-то. Чего-то здесь не хватало, кроме трудолюбивых и старательных сотрудников, ведших строгий учет всех беспринципных нарушителей визового режима. Но чего именно, я пока не понимал.
Начальник подвел нас к огромной пластиковой доске, висевшей на стене. На доску была нанесена черная календарная сетка, в отдельные ячейки которой были вписаны черным и красным маркерами какие-то слова и цифры. Начальник взглянул на доску.
– Как, говорите, фамилия? Елизаров?.. Нет вроде такого. Нет у нас ничего за ним.
– Это у вас что, база данных? – усмехнулся я, не желая верить в реальность происходящего.
– Да, мы их всех сюда записываем.
– Кого «всех»?
– Всех, кто без визы или без разрешения на высадку на берег.
– Что, вот так вот на доску записываете и все?
– Нет, почему все? Параллельно дело заводим, все бумаги у нас в полном порядке.
Тут только до меня дошло, чего не хватает в этой конторе.
– Да черт с ними, с бумагами! У вас что, компьютеров нет?
– Почему нет? У нас есть три текстовых процессора.
– Текстовый процессор – это то же самое, что пишущая машинка, только с дисплеем. Вы что, смеетесь? Как же вы данные храните?
– Да вот я же показываю! Сюда, на доску, всех записываем.
– Ну хорошо, а если места больше не остается?
– Тогда самых старых стираем и на их место новых вписываем.
– То есть без порядка по датам или по алфавиту?
– Да какой тут алфавит? Какие даты? Вот, например, самая старая запись: девятнадцатое апреля девяносто восьмого года, Рарин Михаиру Басируэбити, судно называлось «Эсуэрутээму‐17». Значит, я его сейчас сотру и на его место вот этого вашего Елизарова и запишу.
– А Рарин как же?
– А что Рарин? Бумага на него останется. В случае чего мы ее выкопаем.
Начальник был явно доволен своей профессиональной смекалкой, и до него не доходило, что я вскрыл в его конторе диверсионный центр. Я был сражен этой допотопной системой до такой степени, что даже не сразу обратил внимание на то, что все фамилии и имена были записаны на доске не по-русски, а катаканой – нашей вспомогательной азбукой, которую мы, чтобы не марать наши благородные кандзи, используем для записи иностранных слов. Раньше меня это заметил Елизаров.
