В клешнях черного краба - страница 29

– Ты эти баллады не пой! Зовут меня Минамото – фамилия такая. А обращайся ко мне просто: «господин майор». Усек?

– Усек.

– Усек, спрашиваю?

– Усек, усек.

– Не вижу!

– Усек, господин майор.

– Ну то-то же! Начнем или тебе еще время на репетицию нужно?

– Начнем, начнем.

Ответы Елизарова на мои вопросы вполне сгодились бы для учебного пособия по русскому языку для начинающих свою языковую карьеру полицейских. Оказалось, что зовут его Евгений Евгеньевич, служит он рядовым матросом. Судно его «Оха‐134» пришло в Немуро позавчера из Корсакова, в экипаж он был включен в последний момент вместо какого-то Саныча, который в очередной раз запил и на судно к отплытию не явился. Судовая роль для выдачи разрешения на высадку на берег японским агентом была подана в иммиграционную службу заранее, поэтому Саныч там есть, а Елизарова нет. Офицеры из иммиграции доставили разрешения непосредственно на судно. Елизаров его не получил, но на берег сошел.

– Ты в Японии не в первый раз, значит, тебе известно, что на берег без разрешения сходить нельзя?

– Ну, известно.

– А зачем сошел?

– Да пройтись захотелось. Вы на судне потряситесь с мое, так вас еще не так на пирс потянет!

– Сколько же ты трясся?

– Со среды.

– С какой среды?

– На этой неделе только одна среда была.

– И что ж, ты за сутки весь истрясся?

– Да ладно вам, господин майор!..

– Что ты делал после схода с судна?

– Да прошелся по порту, и все. Зашел в «Мистер Донатс», коктейль молочный выпил за двести двадцать йен. На улицу вышел, и тут меня и помели.

– Какой коктейль пил?

– А?

– Коктейль, спрашиваю, какой пил?

– Не знаю. Я в меню ткнул, и девка дала. Белый такой.

– Ванильный, что ли?

– Наверное.

Я пролистал тощенькую папочку с делом Елизарова. Ничего выдающегося, одна сплошная рутина. Опять этот выбор! С одной стороны, по инструкции надо начинать поиск свидетелей и прописывать в деле все пятничное пребывание Елизарова в окрестностях порта по минутам. С другой, пошерстить парня нам еще шанс представится, и, уверен, не один. Он к нам рыбку еще лет тридцать будет возить, а если пить будет с толком, то и все сорок. И без бумаги на берег сходить будет регулярно. Но вот капитанов в Немуро на тот свет регулярно не отправляют, поэтому надо воспользоваться случаем и заняться именно капитаном.

– Так, ладно. Разговаривать я с тобой больше не буду. Сейчас я доставлю тебя в иммиграционную службу, там тебя обработают и вернут на судно.

– А обрабатывать долго будут?

– А что такое? Коктейли в «Мистере Донатсе» каждый день продают.

– Да судно ж мое уходит.

– Когда?

– Утром завтра.

– Ну, может, до утра обработка закончится.

– А мне что, в камере сидеть? Или что?

– Или где.

– А?

– Поехали, Женя, поехали.

– Я не Женя, я Жека.

– Жека?

– Жека.

– Ну тогда это меняет дело.

Я вытолкал Елизарова в коридор, отослал его с конвойным в машину и оформил в канцелярии передачу задержанного.

В иммиграционной службе нас не любят. Побаиваются, уважают, преклоняются – оттого и не любят. Мы им доставляем хлопот в сто раз больше, чем они нам – привозим к ним постоянно таких вот бедолаг без виз и разрешений, а они должны с ними разбираться. К нам они народ направляют редко, только в случае международного рукоприкладства или интернациональной поножовщины.

Так что, хотя дежурный по управлению по телефону предупредил их о нашем приезде, нас демонстративно никто не встретил. Более того, когда я провел Елизарова в приемную, там у всех округлились глаза в духе популярной среди не балующих своим присутствием родимые семьи картины русского художника с благополучно позабытой мною фамилией (Репкин, что ли?). Нам навстречу даже никто не удосужился подняться. Сначала я подумал, что это в связи с выходными. Иммиграционным отделениям при портах приходится работать до обеда в субботу, и по случаю такой сегрегации (центральный офис в Саппоро оба дня гуляет) у них решено не баловать визитеров лишними проявлениями знания азов этикета и протокола. Три девицы и двое мужчин смотрели на нас с Елизаровым удивленно-безучастными взорами. А ничто не раздражает меня в жизни больше, чем такое вот откровенное равнодушие ко мне. Лучше бы уж метали ненависть и презрение, чем эту тупую, водянистую лупоглазость.