– Доброе утро! Где ваш начальник? – выбрал я в качестве жертвы ближайшую ко мне девицу.
– Э-э-э? – протянула она так, как будто я обратился к ней по-русски.
– Начальник мне ваш нужен.
– А вы… вы кто?
– Майор полиции Минамото из центрального управления. И нельзя ли побыстрее?
– Одну минуту.
Девица не спеша оторвала свой внушительный зад от кресла и повлеклась куда-то вглубь офиса за стеклянную перегородку.
– Не уважают вас здесь, начальник! – верно оценил ситуацию Елизаров. – И что, всегда так?
– А ты здесь никогда раньше не был?
– Бог миловал.
– А это мы сейчас проверим.
Появившийся из-за стеклянной стенки начальник местного отделения иммиграционной службы оказался именно тем образцом, с которого его подчиненные дружно брали пример.
– Да.
– Доброе утро!
– А?
– Я говорю, доброе утро!
– А… да-да…
– Где мы можем поговорить?
– Здесь.
– Здесь неудобно.
– Ну тогда пойдемте в комнату для собраний.
Начальник, пожилой уроженец югов, как я понял по его смуглой коже и не совсем японским глазам, сонно пошлепал по коридору. Резиновые тапочки на его ногах шаркали по пластиковому полу, отчего у меня вдруг началась легкая ломота в зубах.
Эту южную породу, заброшенную коварной судьбой на продуваемый всеми ветрами и засыпаемый всеми снегами Хоккайдо, отличают гипертрофированная медлительность и выставляемая напоказ неповоротливость. Словно они экономят свои драгоценные калории для борьбы с морозами. Даже в летнее время.
Я подтолкнул Елизарова, и мы пошли за этим медведем. Он довел нас до большой комнаты, похожей на школьный класс, и усадил за большой стол. Следом за нами вошла девушка с потупленным взором, которой начальник тут же бросил:
– Чаю!
Девушка удалилась, и мы остались втроем.
– Меня зовут Минамото. Я майор центрального управления полиции Хоккайдо.
– Угу, – пробурчал начальник в ответ.
– А вы, простите, кто будете?
– Я?
– Да, вы.
– Начальник.
Не знаю даже, кому мне хотелось бы сильней врезать: Ганину, когда он начинает меня стебать своими русскими фенями и прибаутками, или вот этому вот начальнику, который явно не собирался представляться.
– Это гражданин России. Фамилия – Елизаров, имя-отчество – Евгений Евгеньевич. Прибыл в порт Немуро на судне «Оха‐134» в четверг. Сошел на берег, не имея на это разрешения. Прошу оформить его экстрадицию надлежащим образом.
– Каким образом?
– Надлежащим.
Скрипнула дверь, и вошло посланное за чаем олицетворение кротости и смирения. В руках у этой кроткой и смиренной был поднос, на котором стояла одна-единственная чашка зеленого чая. Она подала чай начальнику, поклонилась и растворилась. Безымянный начальник поднес ко рту чашку, подул на нее и, громко причмокивая, начал, судя по отработанности движений, традиционную чайную церемонию.
Я перехватил насмешливый взгляд Елизарова.
– Что такое, Женя?
– Я не Женя, я Жека.
– Какая разница! Сиди смирно и смотри, как дядя пьет чай.
Начальник продолжал отсасывать чай из традиционной высокой японской чашки без ручки и в разговор со мной вступать явно не собирался. Я часто удивляюсь своему ангельскому терпению. При удачном стечении обстоятельств я могу оставаться хладнокровным и спокойным в течение десяти минут, а может, даже и больше. Но это в соответствующей обстановке. Сейчас же обстановка была не та. Определенно не та была обстановка…
– Вы работать будете? Или нам три часа на вас любоваться, как вы чай хлещете?
Начальник вскинул на меня удивленные глаза. Судя по их выражению, в этих стенах он подобной резкости в свой адрес еще не слышал. Нет, он не поперхнулся, не вскочил с места из боязни его потерять, но моментально замер, заколебавшись между тонким льдом провинциальной дерзости, выказываемой перед самодовольным и тупым ревизором из столицы, и надежным берегом безынициативного раболепия, свойственного каждому местечковому царьку и обнаруживающегося только в таких вот экстремальных ситуациях, когда ревизор оказывается не таким уж и безмозглым. В том, что победит раболепие, я был уверен – не первый год замужем. Вопрос был во времени, поскольку задерживаться в этих стенах надолго я не планировал.
