В отличие от гербария Эфи, где в основном содержались растения западной Европы середины десятых – двадцатых годов, коллекция растений Гомеса имела более обширную географию (от Южного полюса до РФ, Океании и восточного побережья США, плюс растения с обитаемых планет ближайших галактик, таких, как Проксима, к примеру) и распространялась вплоть до 2036 года. Правда, и акцент там был несколько иной. Достаточно было взглянуть на содержание его каталога, становилось понятно: русский отшельник сосредоточился, прежде всего, на территориях, ассоциированных с Россией (её анклавы, оккупированные земли и немногочисленные друзья РФ типа Ирана, КНДР, Венесуэлы или Сербии). Гербарий Тони носил, так сказать, политический окрас – уж очень интересно было взглянуть на параллельные измерения стран-изгоев. Весьма болезненный интерес, заметим, имея в виду, с каким упорством он в прежней жизни искал приличную реальность для своей родины, не теряя надежды, и всё же утратив её, не смотря на ворох, образно говоря, вывезенного мусора, и покончив с собой, утопившись.
«Верный способ добраться» – припомнил Тони увиденную как-то надпись в московской электричке. Объединив их гербарии, Локошту и Гомес действительно могли бы добраться, куда уж точно их не доставил бы электропоезд с логотипом собаки («Российский экспресс», надо думать; «РЭКС»).
Скай, между тем, был частью прошлого. Прошлого Тони, прежде всего. С момента, как он оказался в сотом году, Гомес впервые ощутил прилив покоя. Дом словно ждал его, тут же открывшись и запустив необходимое для обеспечения комфорта оборудование. Несколько опасаясь возвращения второго Тони, друзья включили контроллер присутствия; оказалось, нет – двойник из прошлого примерно с месяц назад покинул не только жилище, но и страну, пережив любовное приключение и доведя себя до стресса (медицинские показатели буквально кричали о нездоровье клиента).
– Зелёные кеды, – промолвил Тони, задумавшись, и поведал Локошту, как влюбился тогда в Эдинбурге, а любовь его, надо же, оказалась не только блядью, но и русской.
– А кеды при чём?
– Так, старый текст о невозможности влюбиться – а очень хотелось бы – в русскую после начала войны с Украиной (зелёные кеды тут символ улёта от эндорфинов). Откуда мне знать, вдруг она колорадка? Исходя из социологии, скорей всего так и есть. Думать о русской – это как думать о путинском электорате (хвастуны и неучи). Её образ стал воинственным, она нетерпима, вульгарна и перестала стесняться, усвоив главный позыв тогдашней РФ: не нравится – вали. С русской проблемы, короче. Надо валить, но там и влюбляться нет смысла, а зелёные кеды продаются в любом киоске.
– И всё же влюбился?
– Эффект заграницы, наверно, не знаю.
– Не знаешь, и ладно.
Они прошлись к морю. Закатное солнце, казалось, качалось от сильного ветра. Да всё тут качалось. Качался катер, брошенный кем-то. Собака какая-то тоже качалась метрах в пятидесяти, маяк. Пристань у дома. Качались волны. Деревья качались, Тони с Локошту. Качалась антенна. Мир, словно ожил.
