– Кажется, проснулась новенькая!
Леля уже поняла, что не одна здесь, но все равно вздрогнула, испугавшись чужого голоса.
Отзываться она не спешила. Может, это не безопасно… Хотя, судя по тому, что ее заперли в темнице – небезопасной как раз-таки считали ее.
– А откуда она?
– Не знаю… Светленькая такая. И глаза большие.
– Славянка?
– Вероятно.
Развеялись последние сомнения в том, что говорят про нее. Но Леля больше не боялась. Говорили по-доброму и, кажется, с сожалением. Получается, те, кто заключены тут с ней, не опасные преступники, которых нужно держать подальше от общества. Это такие же бедолаги, как она сама.
Встав на ноги, Леля осмотрелась. Она никогда не бывала в тюрьмах, но как-то поняла, что человеческие и божественные не сильно отличаются. В темной комнатке, вымощенной камнем, находилось совсем немного мебели. Самой большой среди нее была подвесная койка. Леля нахмурилась, обидевшись, что ее не туда положили, а на пол. Постель не выглядела удобной, но уж точно была приятнее каменной кладки.
Больше ничего занимательного в камере не было. Так что Леля подошла к единственной решетчатой стене и взялась за прутья.
Коридор был таким же мрачным и унылым, как и камера. Он тянулся бесконечно долго – Леле не хватало взгляда, чтобы дотянуться до его торца. По обе стороны коридора находились камеры – ровно такие, в какой сидела Леля. Отчего-то это напугало ее больше всего. Наверное, потому что именно в эту секунду Леля окончательно поняла, что это не гостевые покои Такамагахары такие неприветливые. Это и правда темница.
– Доброе утро! – воскликнули рядом.
Леля встрепенулась. Говорил кто-то из камеры, которая находилась напротив нее, но по другую стену коридора. Сфокусировав взгляд, Леля заметила за решеткой очень счастливого дядечку. Он был лысым и полноватым, но его вид располагал. Встретившись с ним взглядом, Леля сама не поняла, как заулыбалась.
– Нечего улыбаться! – сказал дядечка, улыбаясь гораздо шире Лели. – Ничего хорошего тебя не ждет.
Улыбка слетела с лица Лели. Она не знала, что сказать, поэтому молчала. А счастливый дядечка продолжал:
– Ты теперь в темнице, как и все мы. Выхода нет. Мы все перепробовали. Так что соболезную. Ты тут на веки вечные.
Теперь он не казался Леле располагающим. Как можно такие ужасные вещи говорить с такой широкой улыбкой?
– Ну что ты, Хотэй, не пугай девочку, – донеслось откуда-то слева от Лелиной камеры.
– Но я не сказал ничего, кроме правды!
– Правду тоже можно по-разному подать… Тебя как зовут?
Только когда минула дюжина секунд, Леля поняла, что обращались к ней. К тому же этот жуткий Хотэй так на нее пялился, что Леля подумала, что теперь она точно больше никогда в жизни не будет улыбаться.
Леля подошла к левой стене камеры и попыталась разглядеть того, кто к ней обращался. Но, увы, заметила лишь пугающую протяженность коридора и такие же решетчатые стены.
– Леля, – пискнула она.
– Славянка, – отозвался бог слева. – Не ошибся. А за что ты отвечаешь? Солнце? Нет, нет, кажется, это у вас мужчина… Не помню. Растения, наверное, да?
Леле странно было говорить с тем, кого она не видела. Но, пожалуй, это было наименее странным в ее положении. Она, славянская богиня весны и лета, переместилась в японский мир богов, где ее бросили в темницу два жутких екая. Более того: какой-то сумасшедший улыбался и утверждал, что она здесь на веки вечные. А второй сумасшедший пытался выведать ее силу.
