– Я сейчас перепечатаю.
Мимо промчалась Лера, и он дёрнулся, чтобы догнать её, сказать ей что-то приятное напоследок, задержать её уход, но натолкнулся на непреклонный взгляд из-под чудовищно густых бровей Азаровича.
Он так и не стал для неё близким другом. Вечные попытки обрести что-то родное заканчивались неудовлетворённостью. Пётр жил своей жизнью, и Лера жила своей, и две эти жизни соприкасались, но не могли влиться одна в другую. Пётр думал, что вот-вот что-то да треснет, и он, наконец, займёт в жизни Леры особое место. Но потом случилась та пьянка, и пропасть между ними стала непреодолимой. Он продолжал мучиться от неудовлетворённости и блуждать впотьмах в поисках чего-то родного, понимающего и осязаемого.
Нет, это неправильно, что Лера бросает Союз. Организация – единственное, что связывало их, заставляло видеться и общаться. Где-то в мире произошла ошибка, и нужно эту ошибку исправить, а если не получится – законопатить глубоко-глубоко. Так всем будет лучше.
Запустив заново ризограф, Пётр вернулся в кабинет, где уже никого не было, и достал заявление. Он готов был разорвать бумажку в мелкие кусочки. Горячая мысль остановила его:
«Это будет бесчестно по отношению к ней».
А что тогда делать?
«Я не покажу заявление Ивану, по крайней мере, не сегодня. Подожду. А там – посмотрим».
Ленин с картины глядел на него с лукавым калмыцким прищуром, словно говоря: «Да вы, батенька, трусло».
Кондиционер умер и больше не радовал прохладой, и конференция обещала стать невыносимой. В актовом зале потели тела стариков. Представители Избирательной комиссии, два мужичка чуть за сорок, платками вытирая влажные лысины, готовились следить за легитимностью процесса выдвижения кандидата в губернаторы. Сам кандидат ходил рядом – бывший командующий флотом, которого все так и называли Командующим. Это был старик шестидесяти пяти лет, весь блеклый и как бы выцветший. В его облике не было ярких красок, седые волосы сливались с бледным лицом, и когда он сел в президиум рядом с Козинцевым, то получился удивительный контраст двух людей. На Козинцева взглянешь – мужик. Несмотря на возраст в нём держалась животная сила и выливалась наружу энергией и мощью. А Командующий давно уже высох, постарел, развалился.
Начались обычные для партийной конференции действия – утверждение повестки, оглашение числа присутствующих. В какой-то момент Козинцев скомандовал: «Конференция объявляется открытой», Пётр щёлкнул переключателем на колонке, и громоподобно зазвучали первые аккорды гимна СССР. Присутствующие тут же встали со своих мест, и началось формальное и ненужное прослушивание гимна несуществующей страны, выполнявшееся на каждой конференции, и каждый раз гимн звучал лишь до первого припева, а затем обрывался.
К небольшой кафедре вышла Елизавета Штепа читать доклад мандатной комиссии. Её глаза ещё не высохли от слёз. Пётр глядел на неё и видел девушку, придавленную цифрами, отчётами, договорами, придавленную работой, но молодую девушку, хотя молодостью в её облике и не пахло. Инстинкты женщины в ней угасли. Он заметил, что за последнее время, с тех пор как началась предвыборная кампания, кожа на лице Штепы постарела, сделалась рыхлой, и создавалось впечатление, что если ткнуть пальцем в её щёку, то палец утонет, как в тесте.
Штепа читала доклад: 43 пенсионера, 8 госслужащих, 3 частных предпринимателя и один человек – творческая интеллигенция. Пётр, вслушиваясь в цифры, думал:
