В мире этом… Стихи - страница 3



сотни поколений
ныне, как всегда.
Муравейник числить
прочною Вселенной —
есть, о чём размыслить,
право, господа.

Очень старый гном

Корча гримасы из мрака веков,
сгорбленный и смешной,
запер я вас, как слюнявых щенков,
в крошечный мир земной.
Заняли место в моем шапито
бог, человек и зверь.
Но ни за что, ни за что, ни за что
вы не найдете дверь.
Если сквозь дверь просочится вода
или пробьется луч,
все ж никогда, никогда, никогда
я не отдам вам ключ.
Бунт одиночек затопчет народ,
выхода нет в борьбе:
тот, кто моих удостоен щедрот,
замкнут в самом себе.

Прозрение

Отмеряют удачу года
очень скупо,
воздавая за труд иногда
миской супа.
Если ты романтически глуп,
то не плача,
говоришь себе: это не суп,
а удача.
Неустанно твердя эту ложь
до могилы,
ты внезапно в испуге поймёшь:
так и было.

XX век

Он был вызывающе кроток,
когда фарисеям назло
учёных и голых красоток
заботливо брал под крыло.
Для циников был он учитель,
воспев орхидеи в дерьме:
торговец, двурушник, мучитель
и парень себе на уме.
Пока не лишился он власти
и шумно прогресс признавал,
своей необузданной страсти
подпольно он волю давал.
Грешки его были пристойны,
он многих подвиг на труды,
и даже глобальные войны
ему приносили плоды.
И что же? Замызганным клерком,
в толпе не опознан никем,
ушёл он, гремя фейерверком
и бунтом компьютерных схем,
ушёл в синтетической шубке,
оставив наш мир за чертой,
где хищно взирает под юбки
безмозглый телец золотой.
Ушёл он, бардак предрекая
и фаллос приделав тельцу.
Едва ли игривость такая
была ему ныне к лицу.
Ушёл он – не чёрный, не белый —
и, кашляя, сгинул во тьме.
Прощай, дилетант недозрелый
и парень себе на уме.

Виде́ние

В городе грязном
и безобразном
люди и вещи
пахли маразмом.
Здесь первым делом
в частном и в целом
провозгласили
мир черно-белым.
Врали тут классно
и ежечасно
мёрли как мухи,
веруя страстно.
А над могилкой
в резвости пылкой
дети скакали
с гнусной ухмылкой.

Рисунок тушью

Отвергли в душе человечий род
иссохшие до костей
четыре монаха, идущие вброд
в потоке земных страстей.
Презрев деспотичную власть машин
и вкрадчивый звон монет,
монахи стремились достичь вершин,
которых в природе нет.
Когда они мимо базара шли,
один оборвал свой путь
и в йоговской позе воссел в пыли,
чтоб кармы провидеть суть.
А двое других стали хворь лечить
и, здесь обретя кураж,
беспечных слепцов принялись учить
тому, что вся жизнь – мираж.
Взирая на братьев с глухой тоской,
не ведая, как помочь,
четвёртый монах лишь махнул рукой
и молча подался прочь.
Никто не оценит его труда,
но выполнит он завет:
ведь кто-то же должен взойти туда,
где небо теряет свет.
Он знал: под луной, на пути ветров,
нет смысла, впадая в раж,
трепаться в преддверье иных миров
о том, что вся жизнь – мираж.

Качели

У порога в начале пути,
развлекаясь при солнечном свете,
на качели взбираются дети
и до смерти не смеют сойти.
Качели вверх,
качели вниз —
грядёт успех
под крики «бис»,
неправый суд,
глумливый смех —
и вновь несут
качели вверх.
То ль грозой, то ли ветром шальным
в океанской зачат колыбели,
взгромоздился наш мир на качели
и уже не пребудет иным.
Цветущий край —
полярный хлад,
взметнёмся в рай —
и рухнем в ад,
сквозь мишуру —
полёт ума,
порыв к добру —
и следом тьма.
После зноя порхает снежок,
подрастают сынишки и дочки —
временами из них одиночки
совершают с качелей прыжок.
У них на лбу
горит печать:
«Мою судьбу
нельзя качать.
Земле сюрприз
и небесам:
где верх, где низ —
решаю сам.»

К Буратино

Ты слежкой и доносом
стращаешь молодежь.