– Подогнали ночью кран и свалили. А тумба, оказывается, даже к фундаменту не прикреплена.
– Куда памятник увезли? – спросили из толпы.
– Не знаю, – ответил парень. – Тут ночью машина скорой помощи стояла. Я им сказал, что памятник красивый был. Они на меня орать начали.
Перед зданием КГБ ходил полный мужчина со значком депутата Верховного Совета и говорил всем, кто хотел остановиться и поглазеть на здание:
– Не надо тут стоять! Всех просили тут не собираться! Лично Борис Николаевич просил.
– А ему какое дело, где я стою, – недовольно пробурчал старик в соломенной шляпе.
У здания ЦК валялись листовки. В одной из дверей были выбиты стекла, а по вывеске прошла длинная трещина.
Возле стены Китай-города у памятника Свердлову собралось человек пятьдесят. Кричали, что памятник надо свалить. У кого-то в руках оказалась белая бельевая веревка. Ловкий лохматый малый забрался на пьедестал, обвязал скульптуру человека в тужурке за шею. За конец веревки схватились человек десять. Дернули раз-другой и сообразили, что свержение идола может быть лишь чисто символическим.
– Для Дзержинского – кран подгоняли, а этого – оставили, – закричали из толпы.
Со стороны гостиницы «Москва» появилась шумная толпа. Впереди шел военный с погонами майора. Несколько человек из прибывшей толпы тоже попытались тянуть веревку, а их предводитель стал зачитывать требование об освобождении кого-то из милиции. Рядом с ним, нахлобучив на голову танкистский шлем, стоял Пашка.
В институтском буфете, первый день открывшемся после отпусков, кормили жареной навагой и рисом. За столиком у окна обедали Борька и Веселов. Олег подсел к ним и спросил:
– Слышали про шефа?
Они кивнули и промолчали. Прошел слух, что директор подписал в министерстве письмо о поддержке ГКЧП, и теперь его снимут.
– Варяга, наверное, пришлют. – Веселов допивал чай из граненого стакана. – Кто-нибудь из министерских устроиться захочет.
– Сейчас передавали, что Горбачев заявил о выходе из партии и роспуске ЦК, – сказал Олег.
– А чего ему еще делать остается? – Веселова это известие оставило равнодушным.
– Надо же! Продал он ваших и сбежал, – хихикнул Борька и посмотрел на Веселова.
– Я-то тут причем? – удивился Веселов.
– А кто в партию просился? – Борьке эта тема явно нравилась.
– И ты хотел! – ответил Веселов.
– Вот уж нет. Куда не хотел, туда не хотел. Мы вон даже, – Борька кивнул на Олега, – несколько раз на какие-то диссидентские сборища ходили.
– Теперь будете в мемуарах писать о борьбе с режимом. – Веселов поставил на стол пустой стакан.
– Это мы с дуру на такие сборища поперлись, – ответил Борька. – Да-а, чего-то тянет меня в связи с последними событиями на самокритику. Как говаривали у нас в Первой конной: «Иногда не всегда получается».
Троллейбус мягко качнулся, перевалил через трамвайные рельсы и покатил, звеня на ходу, вдоль черной, узорчатой ограды сквера. Олег будто по привычке посмотрел на дома на другой стороне улицы. Та девчонка жила в каком-то из них.
Жалел, что выбросил ее письмо и, успокаивая себя, подумал, что это ничего не изменило бы. Не звонить же спустя столько времени. Или вышла замуж, или переехала. И о ней только известно, что номер квартиры – восемнадцать.
Троллейбус подкатил к остановке. Олег стал пробираться к выходу. Было тесно. Заворчали недовольные. Двери успели захлопнуться. Троллейбус тронулся и через несколько метров встал на светофоре. На следующей остановке Олег вышел и зашагал обратно к метро.
