а кому-то творить и жить в городе. Весь мир так устроен. Никто не хуже и никто не лучше. Все друг другу нужны. Это надо понять, а не горлопанить на каждом углу, что, мол, родина одна, а столица общая. Ну что ж, давайте вырубим все пальмы в городе и начнем выращивать в городе силос, а в парках держать скот. Так что, сынок, пока здесь разберутся, кому быть здесь, а кому быть чуть подальше, вам надо искать себе удел. В вас много всего, но вас мало для будущего. Жаль, конечно, что нужда гонит именно тех, кто родился и вырос в Баку, тех, кто лучше других понимает и бережет этот город, тех, кто не стремится покорять его и искать в нем признание. И по сему, кому-то жить в нем по праву, а кому-то гостить в нем по совести. Говорят, чтобы понять людей, надо в них найти себя. На сегодняшний день в Баку можно потерять себя и никого не понять. И вообще, страна, сын мой, крепнет оттого, что кто-то одно место в ней любит больше, чем другое, так выстраивается крепкая защита всей ее территории. А получается, что все любят Баку. Вот такие времена, сын мой.
Отец и сын молча смотрели на город, точнее, на то, что еще было видно. Их дом находился в самом центре города. Дом на Хагани был построен так, что его можно было объять одним взглядом, а форма позволяла обнять его как любимого человека. Дом был обтекаемым, как все человеческое. Раньше, в годы «равенства, ума и чести», квартиры в этом доме выделялись. Кому за заслуги, кому за способности,
а кому-то за просто так, ни за что. Жили все дружно. Никто никому не мешал. Заслуженные люди управляли, одаренные творили, а простые просто работали, и при удобном случае не забывали восхвалять своих соседей. Такое окружение обязывало Бахруза кем-то стать или что-то сотворить, чтобы поравняться. С раннего детства он пытался пробовать все, что дало бы ему известность. Музыке Бахруз не понравился сразу – он ее слушал, но повторить потом в точности не мог. Всяческие кружки его заботили недолго, до тех пор, пока он не становился, из-за своей неугомонности, всеобщей головной болью для кружковцев – и круг его выдворял на свободу, где он порхал и искал приключений. Родители в унисон повторяли ему: «Сынок! Прежде чем что-то сотворить, постарайся ничего не натворить, чтобы добиться хоть каких-то успехов». Годы пронеслись так быстро, как того желал Бахруз, и за спиной у него их было и не много и не мало, их было равновесно точно для совершения решительных поступков. Сегодня он уезжал, чтобы доказать, прежде всего себе, что он на них все еще способен. На минуту ему стало боязно из-за всего задуманного, того, что должно было оторвать его от всего привычного. Незаметно для себя он прижался к отцу и обнял его.
– Все будет хорошо, пап, все будет как всегда удачно, – с уверенностью сказал Бахруз.
– Конечно, сынок, все будет как всегда, мы – не плохие люди, кроме добра никому ничего не желаем, но надо понимать, что не все, что нужно тебе, нужно другим людям и не все, что хочется людям, угодно Богу. Я не каждый день говорил вам о Боге, может, поэтому вы у меня не настолько набожные, но я всегда поступал в жизни богоугодно. И, по сему, где бы вы ни были – я спокоен за вас. В вас нет того, за что люди захотят вам вредить, и нет того, за что Бог может отвернуться от вас. А в остальном, сын мой, судьба правит нашими решениями, а нам кажется, что мы ошибаемся. Не жди чего-то сильно, все что положено – все в свое время придет, ибо, когда чего-то сильно ждешь, жизнь замедляется – вот в чем мы познаем тоску.
