В память о Тихоне - страница 3

Тихон странно метался. С одной стороны, ему хотелось поскорее зайти домой, снять с себя надоевшие тяжелые и немного налитые потом вещи, так не по погоде напяленные на худое и хилое тело, с другой же он мялся. Внешне он снова, как и во всякий момент волнения, застыл столбом, но внутри колыхался и бился, как малый листик чахлой берёзы на сильном ветру. Было что-то, что он не мог ни объяснить, ни понять, но приблизительно, если б его попросили, назвал то гнетущее чувство волнением или, быть может, сомнением. Тихон был человек молодой и, как часто бывает с особами столь юными и неопытными, обладал крайней нерешительностью. Всё его волнение, до этого гуляющее по мягкому телу одною волною, всё-таки собралось и выразилось в одну чёткую мысль: «А правильно ли я поступил? Может не стоило так вот их слушать? Сидел бы сейчас дома, играл бы в приставку. Может, обошлось бы?». Вопросы эти, сколько бы он ни задавал их себе, не рассеивались бесследно, ровно как и не получали себе в пары ответы, а потому всё, что мог сделать Тихон, он сделал. А именно, с громким и печальным вздохом открыл калитку и вошёл внутрь.

Дворик, пред ним представший, вид имел запущенный и печальный. Всё, ровным счётом, что в нём было: от ржавой сеточной завалившейся оградки между одним огородом и соседним, и до самого дальнего угла, в котором дремал полуразрушенный гнилой сарай, даже в жаркие часы лета меж половицами своими держащий сырость, всё носило печать слабости. Любой, кто прошёл бы мимо и в щели заборных досок увидел бы хоть малую часть этого хаоса, тотчас бы сказал, что земля эта когда-то была почитаема, что дом и небольшой огород уважались и возделывались своими хозяевами безмерно, но сейчас, когда молодость их и силы, как песок в часах, упали на дно, когда некому стало перекапывать заросшую сорняками землю, красить дом, перестилать доски в трухлявом сарае, запустение опустилось на дом и садик пред ним.

Путь к двери Тихон прошёл медленно, внимательно озираясь по сторонам. Место это он запомнил цветущим раем, в который хотел вернуться, но который теперь был ему будто бы недоступен. От этого сильно щемило сердце, а у уголков глаз уже наворачивались слёзы. Нельзя было сказать, что Тихон плакса, потому что никто так сказать не мог, ведь на людях он и не плакал. Но, поскольку человек это был одинокий и затравленный, он часто нуждался в поддержке, однако получить её ни от кого не мог. И, как почти все подобные ему люди, Тихон часто в минуты сильных стрессов и тяжелых невзгод обращался к единственному, как ему казалось, средству, помогающему в таких ситуациях – к жалости к самому себе. Она, эта самая жалость, как чудодейственная пилюля, приходила лавиной слёз по ночам в подушку и забирала с собой все печали. Он знал, что сейчас, в столь сокровенный момент, когда на него никто не смотрит, он мог бы снова окунуться в этот скверный омут, но, взяв себя в руки, откинул ностальгическую грусть и вошёл в домик.

Он встретил его запахом свежих блинов, пробуждающих бурную память по детству – такому счастливому, иногда даже нереальному. Вход с этой, быть может, иной стороны бытия, начинался небольшим коридорчиком, который служил как бы прихожей, но так её никто, конечно, в русской деревне не звал. Прихожую тут называли верандой. В ней хранили и зимой, и летом, куртки, включая старую дедову, которую нередко использовала бабушка для дождливых весенних дней и в холодное летнее время. Тихон снял ботинки, повесил верхнюю свою одежду на крюк, шапку закинул на верхнюю полку и прошёл дальше. Его ждала кухня – небольшая комнатка, в которой, впрочем, умещалось всё, что только могло быть нужно на кухне: шкафчики с посудой, квадратный аккуратный столик с клеёнчатой скатертью, духовка, уже разваливающаяся на части и кое-где сильно затёкшая жиром, дешёвая жестяная раковина, корзинки, набитые луком и картошкой, которую, видимо, только вчера достали из подпола. Был там и старый советский ковёр, и газовая печка, которой больше никто и нигде не смог найти места, а потому и поставлена была она на кухне. На столе паром и жаром заходилась стопка свежих блинов, а по дому расходился волнами мерный громкий храп, начало берущий в зале. Тихон знал ещё с детства, что там, в большой и тенистой комнате, закрыв шторы, на диване прилегла отдохнуть его любимая бабушка – Елена Алексеевна.