В память о Тихоне - страница 5

Как он и думал, никто его не тревожил, всё было спокойно в тихом старом доме. Один только раз деревянные двери его комнаты чуть приоткрылись, и бабушка аккуратно через щель посмотрела на любимого внука, но он лукаво прищурил глаза и, расслабив тело, сделал вид, что спит. Елена Алексеевна была женщина добрая и хитрая, а потому непонятно, поверила ли она в ложь или сделала только вид, что верит, но только беспокоить Тихона она не стала.

Ел юноша обычно мало, поэтому, набив желудок ещё с утра медовыми блинами, больше желания к обильным кушаньям деревенского полузабытого мира не выказывал. На ручку своей деревянной закрытой двери он повесил бумажку, на которой всё тем же карандашом жирно и сильно вывел: «Не входить! Я очень занят. Читаю». Будни он предпочитал проводить в одиночестве, а читать обожал исключительно тогда, когда яркое солнце садилось за горизонт. Бабушка, приготовившая большие и сочные котлеты с нежным картофельным пюре, хотела было войти, но от этой идеи отказалась сразу, как только увидела надпись. Она ничего не придумала лучше, чем накрыть тарелку, приготовленную для внука, салфеткой и оставить её на столе. Знала Елена Алексеевна и о проблемах Тихона в школе, и о его закрытости, замкнутости. Там, где обычно она бы попыталась схитрить, ей пришлось отступить. Немного погодя, попив чаю с блинами, она пошла в свою небольшую комнатку и легла спать, готовясь к раннему подъёму. Тихон же, часов до десяти пытаясь в своём блокноте вывести красивые поэтичные строки, так ничего составить и не смог, а потому бросил, не закончив едва начатое, и решил почитать.

Так уж сложилось, что десятый свой класс Тихон покинул крайне неожиданно. Хотя, в действительности, ему и было нужно сразу по приезде в деревню заявиться в местную школу и перевестись туда, делать это, конечно, никто не спешил. Юноша, любви не питающий к большинству наук, не сильно переживал по поводу некоего отставания своего. А родители его были люди простые. И, как многие другие простые люди, быть может, слишком рано ставшие родителями, то есть, неопытные, часто желали блага и, несмотря ни на что, гораздо чаще совершали зло. Своеобразное мефистофелевство в них проявлялось – это безусловно. Однако они совершали глупости лишь по неопытности, невнимательности, быть может, от излишней гордости. Конечно, обмануть таких, сказав, что «нужно время, надо подождать», проще простого. Этим Тихон и пользовался, чтобы пропустить неделю или две учёбы, кое-как дотянуть до майских праздников, а там уже, придя пару раз на урок-другой, закончить год без хлопот и проблем. Но, всё-таки, любовь к чему-то школьному в его сердце щемилась. Он обожал читать и, как многие в его возрасте, стремился прочитать «Мастера и Маргариту». Во-первых, это было бы полезно, потому что изучение романа как раз приходилось на начало одиннадцатого класса. Во-вторых, среди этих самых «воздушных» подростков-романтиков, строящих себе облачные замки из сладкой ваты и грёз, о романе ходили своеобразные легенды, так что книга эта стала притчей во языцех.

Тихон достал из рюкзака книгу и, отойдя к письменному столу, который тоже был поставлен в комнате будто бы «на вырост», включил старую настольную лампу и принялся читать. Начало юношу сразу увлекло за собой, и он, обладая от природы гибким и сильным воображением, начал представлять пред собой и небывало жаркий закат, и Патриаршие пруды, на которых, кстати, никогда не бывал, и двух мужчин, неспешно гуляющих по тротуару и рассуждающих об Иисусе. И, стоило только ему поудобней усесться на стуле и, голову поймав за щёки, навалиться над книгой с чувством умиротворения, как что-то его передёрнуло, встряхнуло. И сам Тихон не понял, что испытал на себе, но уют, им созданный и выдуманный, резко куда-то исчез. Он взглянул по сторонам, и комната его, освещённая только настольной лампой, ему показалась мрачноватой. Вернув глаза к книге, Тихон снова перечитал слова, на которых остановился: «Ведь говорил я ему тогда за завтраком». Его снова немного перехватила дрожь, и, тем не менее, он всё же продолжил чтение. И хоть разговоры о судьбе и жизни человеческой его привели в чувства, Тихон всё же с какой-то осторожностью и даже затаённым страхом стал подходить к книге. Размеренный строй чётких букв на жёлтой бумаге ему казался индийской мантрой. И, когда даже, как он себе вообразил, тьма из уголков комнаты куда-то отступила, в сердце же его что-то кольнуло, а на лбу выступил пот. Он протёр рукой мокрую кожу – пот был холодный.