Едва ли открыв любимый свой список и, даже не вставив наушники в раковины ушей, Тихон услышал неясный грохот, от которого сотрясались стёкла в деревянных иссушенных рамах. Грохот этот был, как ему показалось, громче всего, что он слышал. Ни один грузовик, поезд или самолёт, даже все вместе взятые из тех, которые он лично видел на своём веку, не издавали столь сильного и дробящего бытие звука. Тихон вжался в подушку и, закрыв глаза и уши, стал смиренно ждать окончания ужаса. Звук – беспощадный и неукротимый, рвался через ладони, давил на голову, больно бил даже сердце, не способное выдержать вибрации. И внезапно это всё прекратилось. Дом, деревня, мир, поеденный ночью – всё это смолкло в одно мгновение. Только лишь за тем, чтобы, как гром после молнии, после этих секунд десяти тишины, пришла новая волна чьего-то безумного не то крика, не то воя. Тихон, не в силах терпеть это, решился на смелость – он выбежал со всех ног из дома и взглянул в глаза ночной тьме. Он пытался увидеть воочию сумасшедшего кричащего, понять, кто или что заставляет его вжиматься в постель. Но увидеть ничего юноша так и не смог. Опять закрыв уши, он почувствовал слёзы, накатывающиеся на глазах, а потому быстро забежал в комнату и… зарыдал. Всё, пережитое им в школе, и днём, и даже этой ночью – всё казалось мелочью в сравнении с тем ужасом, что он увидел. И страшнее всего было то, что и ужас тот увидел его. Через окно на него смотрели и весело смеялись дети. Мальчик и девочка лет семи – оба маленькие крохотные шатены, почти близнецы. Они широко раскрывали большие рты в диком хохоте, ладонями и кулачками били по стеклу, кричали что-то глупое и неразборчивое. В их речах – сумасбродных и невыносимых – можно было разобрать только что-то вроде «Лгун» или «Лжун». Они кричали без умолку, а, когда умолкали, разевали рты, больше напоминающие пасти животных, и издавали тот самый оглушающий рёв или рокот. Но достаточно скоро дети, разом, будто по команде, посмотрели куда-то в сторону и убежали на неслышимый зов. Тихон же, быть может, тронувшийся теперь уж точно немного умом, уселся у стенки и, поджав колени руками, стал неотрывно смотреть на чёрную пустоту, видимую из окна. Елена Алексеевна, способная ненадолго оставить внука в покое, но не способная бросить его одного, утром приготовила пирожки и, управившись с готовкой быстро и энергично для своих лет, вошла в детскую, надеясь увидеть бодрого и только-только проснувшегося юношу. Увидела она иссохший и вялый сорняк, который, спиной опираясь на стену, всё ещё неотрывно смотрел на спокойный мир, радостно встречающий солнце.
Глава 2. Нездешние звёзды
Дневной сон всегда настойчив, крепок и тягуч, словно осенняя грязь. Гораздо реже бывает он ясен, потому что образы, в нём видимые, часто слипаются в вязкую противную кашу. Тихон, мучаясь долго таким сном, открыл глаза только к вечеру. Себя он обнаружил всё так же сидящим у стенки прямо напротив окна, через которое хорошо было видно закатное небо. Облачка, коих на небосводе было немного, будто застыли на месте и ждали, когда последние лучи заходящего солнца окрасят их нежные бока в розовый и золотой. Тихон встал, чуть шатаясь от сильной головной боли, будто раскалывающей не только череп его, но и само сознание на две половины. Он едва ли мог сейчас что-то припомнить о сегодняшнем утре, но, если бы постарался, быть может, в ноющем его уме всплыли бы нечёткие наброски того, как он, уставший и дрожащий от страха, сперва даже показался бабушке безумным из-за глупых попыток своих объясняться. Впрочем, домыслы её были недолги, потому что потом, когда этот заплаканный ребёнок абсолютно умолк и неотрывно уставился опять в оконные стёкла, она перестала сомневаться и точно подвела итог: мальчик серьёзно болен.
