Тихон внимательно посмотрел на последние прочтённые слова: «Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!». Оставив книгу, Тихон немного подумал, почему его так тревожит написанное почти сотню лет назад. В голову ему пришли только две мысли. Первая была разумной и успокоительной пилюлей: «Это просто стресс, он пройдёт, я переволновался немного». Вторая же мысль удивляла своей странной глупостью: «А она ведь также мне ответила там, в лесу. Знала откуда-то, что я скажу ей». Конечно, Тихон имел некие несерьёзные проблемы с восприятием реальности, но сумасшедшим он не был и себя таковым не считал, а потому бред о чтении мыслей отбросил, смахнув всё на совпадение и случайные игры своих расшатанных, как зубы старухи, нервов. Через какое-то время он снова продолжил читать. И, конечно, как и любого другого, его весьма позабавила и необычность разговоров о комсомолке, что рубит головы писателям, и глупость Берлиоза, который в порыве наивности не смог признать в психе Сатану, и дикость Бездомного, который так грубо посмел обойтись с незнакомцем. Закончив минут за двадцать первую главу, Тихон перевёл глаза на строчку ниже и побелел. На жёлтой бумаге с серой карандашной пометкой в углу большими жирными чёрными чёткими буквами было отпечатано: «Понтий Пилат».
Та спасительная пилюля, обманчивая панацея – тот последний спасательный круг рациональности был в дребезги разбит железным именем с кровавым подбоем. Тихон почуял дрожь, ощутил тряску молодых ещё рук с источенными, искусанными и искромсанными ногтями. В голове его – пустой, но тяжёлой теперь, танцевали в хороводе две мысли: «Она знала» и «Она издевалась». Он закрыл книгу, судорожно-припадочно её как-то откинув на деревянный подоконник, аккуратно встал и, едва дойдя до кровати, рухнул без задних ног. Хотелось плакать – до того ему было страшно. И страшнее было то, что он ничего не понимал, не осознавал даже источника своего собственного страха. Кого ему бояться? Девочки, которая босиком читает книги в дремучих лесах? Той, которой о мифах рассказывают те, кто лично всё видел? Местной сумасшедшей? Или, быть может, Воланда в обличии девчонки? Но сильнее всего этого бедного, уставшего, замученного и напуганного подростка волновал иной вопрос: «Неужели она читает мысли?».
Пытаясь преодолеть панику и порыв внезапного безумия, Тихон отбросил чушь о Воланде и начал рассуждать: «Нет. Мысли она не читает, потому что я не думал тогда ни о каком Пилате, я о нём даже не знал до сегодняшней ночи. Но она хитрая. И злая какая-то, будто насмехается вечно. Наверное, она меня разыграла. Сама просто книжку читала, вот и решила подшутить. Они же тут, в деревне, городских не любят. А эта тварь ещё и прикалывается…». Конечно, как и в каждой бочке сладкого мёда обязательно должна быть ложка дёгтя, так и в этом постулате разумности зияла маленькая, но очень противная заноза. Заноза эта была мыслью – глупой, странной, но всё-таки тревожной. И заключалась она вот в чём: «Если она разыграла меня, решив притвориться Воландом или ещё каким Сатаной, то откуда она знала, что именно эта книжка в моём рюкзаке?» И, конечно, Тихон, который, как ранее было написано, юноша был вовсе не глупый, он, чуть не дорвавшись до истины, до какой-то страшной тайны, отскочил от занавеса, оставив его только слегка колыхаться от несбывшегося прикосновения. Идею эту он для себя обозначил запретной и, привстав с кровати, дотянулся до телефона, попытался снова забыться в музыке.
