Не став её будить, Тихон вернулся на кухню, поискал по шкафчикам чего-то сладкого и нашёл небольшую баночку мёда. Поставив на газовую плиту круглый старый и железный чайник с кусочками накипи на дне, Тихон наскоро принялся за угощение, запивая все вкусным травяным чаем, от которого шёл освежающий аромат засушенной мяты. Человек Тихон был нежный, но скрытный. И, как все скрытные люди, он не хотел как сам быть замеченным, так и не хотел, чтобы его чувства люди видели насквозь. Любви к родителям он стеснялся, и, хоть с бабушкой можно было бы стать чуть ясней, Тихон не смог преодолеть этот высокий порог, и сердце доброе спрятал глубже в сухую и слабую грудь. Хорошенько наевшись, он из рюкзака достал свой блокнот, вырвал оттуда страничку, на ней быстро нацарапал огрызком карандаша: «Привет, бабушка. Поел. Устал, сейчас пойду спать. Тихон». Едва докончив фразу, Тихон подхватил большую свою сумку и пошёл с ней в старую детскую комнату. Собой она представляла нагромождение воспоминаний. Там было всё: и старые игрушки, и оставленные тут специально, и забытые; и школьные исписанные какими-то чёртиками тетради, и книжки сказок, и неинтересная школьная литература пятиклашек, как-бы случайно оставленная на полке, и плюшевый большой и пыльный медведь, израненный в битвах, но подшитый и подлатанный Еленой Алексеевной, и одежда, уже потёртая, заплатанная и маленькая, сохранённая под глупым и странным предлогом «а вдруг Тишка наденет ещё. Вещи то хорошие…»
Бросив рюкзак на пол, Тихон достал телефон, распутал крепкий морской узел наушников и, надев их, плюхнулся на кровать. Была она обычных размеров, во-первых, потому что в деревушке мебельных магазинов не наблюдалось, а потому решили поставить взрослую койку в детскую, а во-вторых, потому что бабушка Тихона женщина была дальновидная и всеми правдами и неправдами уговорила всё-таки всех, что обычная кровать вместо небольшой детской в тысячу раз полезнее – она на вырост будет.
Тихон не был светочем науки, и кроме мифов и литературы, вообще-то, больше интересов особо не имел, однако подростком всё-таки был не глупым. Зная, что в глуши, которая и на картах-то не обозначается, интернета не будет точно, он сохранил музыку на SD-карту, чтобы наслаждаться любимыми песнями всё своё свободное время. Теперь, понимая, что его никто не потревожит, Тихон включил случайный номер в своей подборке и, закрыв глаза принялся за самое драгоценное его жалкой душонке дело – за бесконечную жалость к себе и сахарно-ватные грёзы.
Часы проходили медленно, но Тихон был вовсе не против, хотя, пожалуй, любой другой бы человек взвыл от такой тягомотины. И только он мог с утра до вечера, оставаясь в кровати, тихонько ныть в подушку о своей печальной судьбе, об одиночестве, о пустой жизни и несчастной любви, которую, как ему казалось, он испытал. Может, конечно, и любви-то в той глупой истории не было. По существу, она настолько мала и коротка, что, без всяких преуменьшений, умещается в одно предложение: «Он подошёл поговорить, а его отшили». Но Тихон, играя на струнах своей души, любил исполнять грустные мотивы. Весь этот концерт ему нужен был лишь для одной бесконечно долгой и нудной песни, начинаемой раз за разом – «они все дураки. И дура та, которая меня послала. И почему же только они такие злые и тупые? А были бы нормальные – я бы сам с ними дружил со всеми».
