– Да, миссис Эрон дома.
Джолион, помнивший убогое изящество этой крошечной квартирки восемь лет назад, когда он приехал сообщить Ирэн об оставленном ей наследстве, сразу заметил влияние прочного, хотя и весьма скромного дохода. Все кругом было новое, изысканное, всюду пахло цветами. Общий тон был серебристый, с черными, золотыми и голубовато-белыми пятнами. «С большим вкусом женщина», – подумал он. Время милостиво обошлось с Джолионом, ибо он был Форсайт. Но Ирэн время словно совсем не коснулось, таково было, по крайней мере, его впечатление. Когда она вышла к нему в сером бархатном платье, протянув руку и слегка улыбаясь, она показалась ему ничуть не постаревшей: те же мягкие темные глаза, темно-золотистые волосы.
– Садитесь, пожалуйста.
Ему, кажется, никогда не приходилось садиться с чувством большей неловкости.
– Вы совсем не изменились, – сказал он.
– А вы помолодели, кузен Джолион.
Джолион провел рукой по волосам, обилие которых его всегда утешало.
– Я старик, но я этого не чувствую. Это одна из добрых сторон живописи: она сохраняет вам молодость. Тициан жил до девяноста девяти лет, и понадобилась чума, чтобы свести его в могилу. Вы знаете, когда я увидал вас в первый раз, я вспомнил об одной его картине.
– А когда вы меня видели в первый раз?
– В Ботаническом саду.
– Как же вы меня узнали, если никогда до тех пор не видели?
– По одному человеку, который подошел к вам.
Он пристально смотрел на нее, но она не изменилась в лице и спокойно сказала:
– Да, несколько жизней тому назад.
– Откройте ваш секрет молодости, Ирэн.
– Люди, которые не живут, прекрасно сохраняются.
Гм! Звучит горько! Люди, которые не живут. Но с этою можно начать разговор, и он так и сделал.
– Вы помните моего кузена Сомса? – Он заметил, что она чуть улыбнулась на этот нелепый вопрос, и продолжал: – Он два дня назад был у меня. Он хочет получить развод. А вы хотели бы этого?
– Я? – вырвалось у нее изумленно. – После двенадцати лет немножко поздно, пожалуй. Не трудно ли это будет?
Джолион твердо посмотрел ей в лицо.
– Если… – начал он.
– Если у меня нет любовника? Но у меня с тех пор никого не было.
Что почувствовал он при этих простых чистосердечных словах? Облегчение, удивление, жалость? Венера, у которой двенадцать лет нет возлюбленного!
– Но все-таки, – сказал он. – Я думаю, вы много дали бы, чтобы быть совсем свободной.
– Не знаю. Какой в этом смысл теперь?
– Ну а если бы вы кого-нибудь полюбили?
– Ну и любила бы.
В этих простых словах она, казалось, выразила всю философию женщины, от которой отвернулся свет.
– Так! Что же, ему передать что-нибудь от вас?
– Только то, что я сожалею, что он не свободен. У него ведь была возможность. Не знаю, почему он ею не воспользовался.
– Потому что он Форсайт. Мы, знаете, никогда не расстаемся с нашим добром, пока нам не захочется получить вместо него что-нибудь другое; да и тогда неохотно.
Ирэн улыбнулась.
– И вы тоже, кузен Джолион? А мне кажется, вы не такой.
– Я, конечно, немножко выродок – не совсем чистый Форсайт. Я никогда не пишу полупенни на моих чеках, я всегда округляю, – смущенно сказал Джолион.
– Ну, а что же теперь хочет Сомс вместо меня?
– Не знаю, детей, может быть.
Она секунду сидела молча, опустив глаза.
– Да, – прошептала она наконец. – Это тяжело. Я бы рада была ему помочь, если бы могла.
Джолион разглядывал свою шляпу. Чувство неловкости овладевало им все больше и вместе с тем чувство восхищения, удивления и жалости. Какая она милая, и так одинока; и как все это сложно!
