Чухарев налил в рюмки водку, чокнулся с Калмыковым, опрокинул рюмку с таким видом, словно это была вовсе не водка, а уксусная эссенция.
– Вот и поговорим! – начал Чухарев. – Прежде всего это – несомненное преступление…
– Дурак, – лаконически сказал Калмыков. – Кто же не знает, что это – преступление?
– Я это для слога. Ну, хорошо. Итак, убита женщина.
– Опять это все знают.
– Ах, не перебивай! Убита женщина. Но чего ради? А? Из ревности – раз; чтобы отвязаться – два; чтобы ограбить – три.
Чухарев отложил вилку и, выставив красную, веснушчатую руку, загибал на ней пальцы.
Калмыков слушал и ел с таким мрачным видом, словно на тарелках лежали не солонина, картофель, грибы и прочее, а куски изрезанной женщины.
Но Чухарев забыл о еде и продолжал:
– Разберем. В первом случае я допускаю женщину, но в остальных двух – только мужчина. Ищи мужчину. А какие следы? А?
Калмыков, продолжая хранить молчание, налил себе четвертую рюмку водки, выпил и стал доедать солонину.
А Чухарев продолжал:
– А какие следы? Никаких. Но есть кончики, – он поднял палец, увидел себя в зеркале и лукаво подмигнул себе, – и какие кончики!..
– Да говори, черт тебя возьми, попросту! – вдруг почти крикнул Калмыков, окончив еду, потому что на тарелках ничего не осталось.
Чухарев обидчиво взглянул на собутыльника и торопливо проговорил:
– Я разумею веревки, клеенку, картонку и глиняную чашку.
– Это значит, ты полагаешь необходимым разведать, кто купил эти предметы?
– Единственный способ.
– Неделю тому назад, десять дней, две недели? – вопросительно произнес Калмыков.
– Единственный способ, – повторил Чухарев.
– По всему Петербургу?
– Единственный спо… – начал было опять Чухарев свои излюбленные слова, но Калмыков не дал ему договорить, а прервал его выкриком:
– Ну, ты и ищи!
– А ты?
– А я буду опознавать личность – предъявлю фотографию по участкам.
– Без носа?
– И без носа.
Чухарев обиженно засопел:
– Что же, мы друг другу не помешаем. Иди опознавай, а я искать буду. Только вот… – лицо его приняло умильное выражение, – что откроем, так вместе. Идет?
Калмыков кивнул.
– Ну, и отлично! – оживился Чухарев. – Выпьем и идем. Эй, малый! – и он, ухватив звонок, стал неистово звонить.
В кабинетик влетел половой.
– Чего изволите?
– Графинчик, солонинки и поросеночка.
Половой взмахнул грязной салфеткой, сунул ее под мышку и исчез.
– Пойдем и прославимся, – сказал Чухарев, потирая руки.
Спустя два часа они выходили из трактира» Плевна», пылая рвением сейчас же пуститься на розыски, и никто не заподозрил бы их в том, что они только что расправились с тремя графинами водки и с полудюжиной бутылок пива. Только Чухарев несколько оживленнее махал руками и чаще смеялся, а Калмыков стал еще мрачнее и угрюмее.
Помощник начальника сыскной полиции, узнав о том, что надумали эти два агента, беспрекословно распорядился отпечатать фотографию убитой по количеству участков для Калмыкова и выдать Чухареву веревки, клеенку, коробку и чашку.
На другой день агенты принялись за работу. Она была немаленькая.
Чухарев с утра до поздней ночи ходил с веревками по всем лавкам, спрашивая, не помнят ли покупателя этих веревок, но веревки были самые обыкновенные, и первый сыщик только и слышал один ответ: «Мало ли народа ходит? Где всех упомнить? Такая веревка везде есть. Может, и у нас куплено. А как узнаешь?«Но Чухарев не унывал и продолжал свой обход с настойчивостью монаха, давшего обет.
