– Батюшка, ради куска хлеба они растерзают вас, как волки, – проговорил Слава. Речь священника воистину вдохновляла, но Пеструнов не мог согласиться с ним. Он знал эту реальность с изнанки. – Придумайте другой способ общения. Я серьезно, долго вы не проживете.
– Я не хочу отворачиваться от них, когда только-только повернулся… – озадачился отец Борис. – Но нужно хорошо подумать, правда. Зайдете в церковь?
– В другой раз, – Слава почувствовал, как першит в горле. Он и не знал, чем объяснить, почему не может переступить за порог, но это действительно казалось трудной задачей.
– Мне нужно продолжить с больными. Вы все еще готовы помочь?
– Вам же еще готовить? Давайте я приду позже.
– Да, думаю, уйдет около часа. Будет хорошо, если вы придете, Слава. С вами интересно вести беседу.
– Взаимно, – не стал кривить душой Пеструнов. – До встречи.
Он спешил полакомиться своим особым печеньем и чем-нибудь посущественнее. Недавний запах супа разбудил его аппетит.
Пеструнов вернулся к отцу Борису, как договорились. Слава взял у батюшки большую кастрюлю, после чего они отправились в фельдшерский пункт. У дома культуры давно все разошлись, осталась только горка грязной посуды, а сверху гордо возвышалась помятая кастрюля. Священник грустно вздохнул, проходя мимо. И сообщил, что приберется по возвращению. А Славка видел погромы и покрупнее, ему приходилось и не такие завалы разгребать после собственных концертов, проходящих на улице. Полиция и организаторы были сильно недовольны.
Больничка находилась в центре поселка, рядом с красивым зданием администрации. Помещение, выделенное для лечения местных, конечно, не выдерживало никакой критики по сравнению с администрацией. Палат здесь хватало ровно на десятерых, потому тем пяти еще повезло, что лечились они в вольготных условиях. То были, в основном, пожилые, но нашелся и бедолага со сломанной ногой, мигом напомнив Славке его самого. Отец Борис, накинувший белый халат поверх своей черной рясы, прошелся по палатам, ловко накладывая кашу в протянутые больными тарелки. Из него вышел бы неплохой помощник повара. Пеструнов выполнял роль носильщика, и в разговоры батюшки с пациентами особо не вслушивался. А тот после кормежки непременно беседовал с каждым из своих подопечных.
Добрались они до последней палаты, когда в коридоре столкнулись с Любой. Та мыла пол. Подняла глаза на батюшку, одернула серое платьице, поправила платочек на голове. Зацвела, распушилась девчонка, щеки покрылись румянцем. Красивая, непорочная, возвышенная. Голову склонила перед отцом Борисом. Он бережно коснулся ладонью ее лба, что-то прошептал и ушел в палату. Она так и стояла, прикрыв глаза, словно запоминала его присутствие, впитывала… Славке стало неудобно с ней говорить в такой момент, хоть он и хотел воспользоваться случаем. Но пришлось следовать за батюшкой.
Когда они закончили с больными, Любы и след простыл. Отец Борис переговорил с фельдшером, вежливо попрощались.
– Присядем? – указывая на лавочку, предложил Слава, когда они оказались на улице.
Отец Борис был не против, и они устроились на скамейке под березой.
– Можно спросить? – обратился Пеструнов к священнику.
– Разумеется.
– Как вам удается воздерживаться, ну в том плане, что в ваши молодые годы, когда вокруг много женщин… понимаете?
– Понимаю, – усмехнулся отец Борис. – Я дал обет в очень раннем возрасте. Не церкви, а самому себе. Потом понял, что мне мирские развлечения претят, они мне тоже не нужны. И подался в монахи, дав клятву уже перед Богом. А через некоторое время любовь к людям привела меня сюда.
