Андрейка азартно подмигнул Маштакову, тот показал ему «фак».
– Дык это, не здеся, что ли, пятьдесят четвёртый кабинет? – пришелец настаивал на внимании к себе.
Рязанцев бросил трубку, потёр руки, упруго переместился к дверям, выдернул у гостя повестку.
– Эт кто у нас? Головкин Владимир Константинович? Заходи, Владимир Константинович…
Головкин занёс в кабинет кучевое облако, настоянное на страшном сивушном угаре, смраде маринованного пота, многомесячной грязи и мочи.
– У-уп, – давя вскинувшийся к горлу спазм, Миха ринулся в коридор.
Органы, отвечающие за восприятие, всегда резко активизировались у него с похмелья. Из туалета он двинул во двор. Свежего воздуха перехватить, а потом заглянуть в спецприёмник к томившемуся в неволе орлу молодому.
На улице встречал ветер. Дождь мелкий, въедливый сыпал.
Всё, конец пришёл бабьему лету!
Ответив на приветствие вылезавшего из тёмно-зелёной «шестёрки» с тонированными стёклами начальника РУБОПа Давыдова, Маштаков под дождичком побежал к спецприёмнику.
А кто это в красивом костюме вылезает с командирского места РУБОПовской «шестёрки»? Кажется, опер из областной службы собственной безопасности.
Передёрнуло Миху сильнее, чем от отвратных погодных условий и аромата званого гостя Головкина.
«Дай бог, чтобы не по мою душу!»
В спецприёмнике дежурил маленького роста, большеголовый сержант, из новых. Он даже изучил удостоверение Маштакова. Не сразу понял его намерения. В смысле, чтобы он погулял, пока опер поговорит с задержанным Сидельниковым.
Витёк ему обрадовался. Но с первых слов начал выказывать обиду.
– Ты чё, Николаич, меня забыл? Сижу с чурбанами, которые даже по-русски говорить не умеют.
– Чего ты так разволновался? – Миха отстранился от Витька, имевшего привычку в разговоре сокращать дистанцию до минимальной.
От чужих ушей, надо понимать.
– Ты сидишь, а денежки идут. Как относишься к тому, чтобы ещё поработать?
– Все семь суток?! – агент рванул на груди ворот ветхой клетчатой рубахи. – Николаич, ты больше меня по таким стрёмным материалам не сажай. Как будто я баб на улицах за манду хватаю! Судья на меня окрысился! Прикинул, наверное, как к евонной жене таким макаром подкатят.
– Ладно-ладно, – согласился Маштаков.
Он сам понял, что переборщил. То, что это была Иркина самодеятельность, ответственности с него не снимало. На будущее захочет Ира посублимировать, пускай свои сексуальные фантазии в «Спид-инфо» посылает!
Витёк соглашался остаться до конца согласованных с ним заранее пяти суток, то есть до девяти ноль-ноль четверга. И ни минутой больше.
– Вызову «скорую», Николаич, и свалю на больничку с прободной язвой. Ты меня знаешь!
– Знаю, Вить. Договорились.
Миха поднялся со стула, но Витёк снова придвинулся к нему.
– Николаич, ты «малявку» следаку не отдавай. А то мне вилы голимые. Молодые, они – безбашенные…
– Обижа-аешь, Вить!
Возвращаясь обратно в кабинет, Маштаков подумал: «Дать крюка, что ли, к “мрошникам”, с Ковальчуком поговорить по душам? Юрий Палыч, Юра, ёлы-палы, негоже так делать! Каждый баран за свою ногу висеть должен».
Но потом Миха представил, что тех будет двое-трое, они займут почти всё свободное место в помещении, задавят количественно, у них будет превосходство в энергетике. С учётом того, что он ещё не восстановился после вчерашнего.
К своему кабинету Маштаков подошёл одновременно с подругой задержанного Помыкалова, примчавшейся по звонку Рязанцева. Сегодня она была в красных брючках. Тугая задница её напоминала туза червонной масти.
