Читать онлайн Игорь Окунев - В СССР я повидал все

И. В. ОКУНЕВ

В СССР Я ПОВИДАЛ ВСЕ

I

Я родился 6 марта 1954 года в городе Борисоглебске тогда Балашовской области. Позднее Борисоглебск перевели в Воронежскую область. А до революции Борисоглебск входил в состав Тамбовской губернии.

Мой отец Окунев Валентин Павлович родился в 1925 году в одном из сел Тамбовской области. Его отец (мой дед) был зажиточным крестьянином благодаря тому, что обладал большой физической силой и работоспособностью. На его бицепсе завязывали веревку, и дед разрывал ее, напрягая бицепс. Большевики отобрали у деда все нажитое честным трудом имущество, и он был вынужден переехать со своей семьей в Борисоглебск.

В тридцатых годах в центре города поставили памятник Ленину. Дед, проходя мимо этого памятника, крикнул:

– Черта поставили! Довел людей до нитки!

За это дед был арестован большевиками и, как враг народа, расстрелян.

Моему отцу присвоили статус «сын врага народа». Большевики интенсивно промывали ему мозги, в результате чего он до конца своей жизни повторял наизусть цитаты из работ Сталина. А еще он ненавидел владельцев легковых машин и часто говорил:

– У них на машинах стоят очень мощные двигатели. У отца на мельнице был слабенький движок. Но у нас из-за это отобрали все, посчитав слишком богатыми.

Отец тоже обладал большой силой и работоспособностью. Грудная клетка у него была как бочка. Когда мне было 16 лет, я с трудом обхватывал ее руками. Вернувшись из армии, отец всю жизнь проработал механиком на Борисоглебском предприятии «Сельхозтехника». Его часто посылали в колхозы на сев и уборку урожая. Отец работал на тракторе день и ночь, поражая окружающих людей своей невероятной работоспособностью – никто из этих людей не был в состоянии так напряженно работать. Вот такую прекрасную породу русских людей уничтожила Советская власть. Я, его сын, уже не обладал такой силой и работоспособностью. Хотя в моей армейской характеристике было написано «Физически развит отлично», но это далеко не соответствовало истине.

Отец был на фронте. Он воевал матросом на катере Дунайской военной флотилии. Имел редкую награду – медаль Ушакова с якорной цепью. Отец рано разошелся с моей матерью, и до 16 лет у меня были очень смутные воспоминания о нем. Его лицо я не помнил. Запомнилось, как он рисовал немецкие бронетранспортёры (впереди колеса, сзади гусеницы), и я точно повторял его рисунки. А еще он показывал мне какие-то большие наручные часы и говорил, что снял их с фрица.

Моя неожиданная встреча с отцом произошла, когда мне было уже 16 лет. Какой-то мужчина крепкого телосложения зашел во двор нашего дома и спросил у меня:

– Окунев Игорь здесь живет?

Я ответил:

– Да, это я.

Мужчина сказал:

– Я тоже Окунев.

И я понял, что это – мой отец. С того момента мы стали с ним довольно часто видеться и общаться. Он много рассказывал мне о своей жизни. Из этих рассказов я узнал, каким образом те большие часы попали в его руки. После разгрома Будапештского котла в наш плен попало много старших офицеров Вермахта. Команда катера, на котором служил отец, приняла на борт большую группу этих офицеров, чтобы перевезти их в тыл. Все члены команды были молодыми ребятами. Как известно, у молодежи при виде иностранцев всегда возникает желание взять у них какие-нибудь сувениры на память. И наши матросы стали брать у пленных немцев некоторые их вещи. Отцу достались те часы, другим матросам повезло больше – у них оказались различные золотые и серебряные предметы.

Когда пленных высадили на берег в месте назначения, какой-то ненормальный с криком «Гады! Они изнасиловали мою жену и дочь!» стал расстреливать немцев из ручного пулемета. Матросы пытались остановить его, но не смогли.

Еще отец рассказывал, как они ворвались в один венгерский город, но он был пуст – все жители покинули его. По улицам бродила только одна молодая и довольно привлекательная мадьярка. Она подошла к нашим матросам и попросила их заняться с ней групповым сексом. Конечно, наши парни не могли отказать этой несчастной девушке. Они все охотно стали выполнять ее просьбу. Делали они это в порядке очереди. Но какой-то матрос родом с Украины влез без очереди, и отец вынужден был подраться с ним.

Когда катер отца шел в бой, и рядом с ним рвались вражеские снаряды, а над головами матросов свистели пули и осколки, то отец, как и все его товарищи, испытывал в своем теле неприятную дрожь, которую он называл мандражом. Избавиться от этих неприятных ощущений нашим ребятам помогало прекрасное венгерское вино, которого на катере было в избытке.

После окончания войны отец еще 7 лет служил в оккупационных войсках в Вене. Кроме наших военных, там были еще и американцы. Эти парни отличались чистотой обмундирования. Наши матросы не уступали им в этом. А вот наши пехотинцы были одеты позорно. Отец рассказывал такой случай. Однажды он со своими сослуживцами ехал в Венском трамвае. На остановке зашли бравые американские солдаты, а за ними наш грязный и зачуханный пехотинец, очевидно, деревенский мужик. Американцы начали смеяться над ним. Пехотинец растерялся и покраснел. Неожиданно он чихнул, и у него под носом повисли сопли. Один из американцев вынул свой носовой платок и, под хохот своих друзей, вытер пехотинцу сопли. Наши моряки не выдержали и начали избивать американцев. Эти наглецы отважились сопротивляться. В результате у трамвая были выбиты все стекла. Военная полиция задержала наших матросов и сопроводила их в Венскую тюрьму. На другой день освобождать их приехал наш генерал. В присутствии иностранных офицеров он всячески ругал наших матросов, но, оказавшись наедине с ними, поблагодарил за помощь нашей пехоте.

Речь отца изобиловала флотскими поговорками и скороговорками. Жаль, что я их не записывал. Но одну из них я запомнил – «косный, вялый, сентиментальный, флегматичный, апатичный».

Отец пил каждый день, оправдывая это тем, что на фронте мечтал пожить хотя бы один день после войны, а прожил гораздо больше. Но с ног он никогда не падал. Как-то, будучи уже студентом Московского авиационного института, я выпивал с отцом. Пили водку, и выпито ее было очень много. За время пьянки я два раза отрубался, а отец ни разу. Отец умер 11 января 1991 года.

Моя мать Бодренко Анна Ивановна родилась в 1925 году в одном из сел Тамбовской области. Хотя предки ее были крестьяне, но среди них были довольно одаренные и талантливые люди. Некоторые из них при царе пробились в инженеры и офицеры. Ее мать (моя бабушка) была «матерью-героиней» – у нее было 7 детей. Вообще она родила больше, но два ребенка умерли. Моя мать была старшим ребенком в семье. Так как семья была большая и прокормить всех было трудно, то мою мать еще девочкой отдали в город Борисоглебск на воспитание к одним милосердным людям. Рассказ о них позже.

Мать поступила в Борисоглебское медицинское училище. Когда началась война, мать добровольцем ушла в Красную Армию. До 1943 года служила в Борисоглебском гарнизоне. За нарушение дисциплины не раз сидела на гауптвахте. Потом медсестрой прифронтового госпиталя ее отправили на фронт. Служба была очень тяжелой. Мать постоянно отдавала свою кровь нашим раненным. Дошла до Германии – последними немецкими городами, где мать побывала, были Зорау, Цвикау и Зоган.

О жестоком отношении наших солдат к немецкому населению мать ничего не рассказывала, а наоборот говорила, что это отношение было довольно мягким. Одна немка подарила ей несколько вещей – платье, картину с изображением ребенка (до сих пор висит на стене у матери), мундир немецкого генерала. Из этого мундира мне позже сшили зимнее пальто – материал чистая шерсть. Погонами и петлицами этого мундира я потом долго играл.

С фронта мать вернулась лейтенантом медицинской службы, поступила медсестрой в ЦРБ города Борисоглебска и всю жизнь проработала там.

У матери были хулиганские замашки. Она била всех своих мужей. Помню, мы сидели с ней за столом и ели селедку. В это время второй ее муж (мой отчим) тихо вошел в комнату и стал украдкой пробираться за спиной матери (он был выпившим). Оглянувшись и увидев пьяного отчима, мать вскочила и с размаху ударила его кулаком по лицу – к щеке отчима приклеился хвост селедки, который мать держала в руке.

Доставалось и мне. Как-то, делая уроки, я сломал перо, которым писал. Разъяренная мать схватила солдатский ремень и со всей силы ударила им меня по голове. Тяжелая латунная бляха ремня рассекла кожу моей головы, и кровь хлынула мне на глаза.

II

Практически сразу после своего рождения я попал в дом тех милосердных людей, которые воспитывали мою мать. Теперь им пришлось воспитывать и меня. Это были супруги Говоровы – Василий Афанасьевич и Ольга Евдокимовна. Происходили они из крестьян. Родственниками нам не доводились. Кроме нас с матерью они воспитали еще несколько совсем чужих им детей.

Дедушка (как я его звал) Василий Афанасьевич родился в 1899 году в одном из сел Борисоглебского уезда. В гражданскую войну он воевал на стороне красных. Во время Великой Отечественной войны сражался на Ленинградском фронте пехотинцем – ходил в атаки на немецкие позиции, а также в тыл к немцам за языком. Думаю, что он был героем, так как у него было две награды: Орден Красной Звезды и медаль «За Отвагу». С фронта он вернулся с тяжелым ранением – осколком мины ему повредило лопатку левой руки, и эта рука поднималась только до уровня его плеча.

Он рассказывал, как в составе роты красноармейцев ходил в атаку. Наша артиллерия начинала бить по немецким позициям, и немцы прятались в блиндажи. Наши пехотинцы подползали к немецким траншеям, прыгали в них и забрасывали немецкие блиндажи гранатами. Дед бросил несколько гранат в один блиндаж и после разрывов услышал ужасный вой и отчаянные крики находившихся там немцев. Таким образом красноармейцы успешно взяли несколько немецких траншей. Но тут налетели немецкие самолеты, и наше наступление заглохло. После боя собирали трупы наших убитых солдат– их было много, они лежали штабелями. Я, будучи еще ребенком, спросил:

– А немецких убитых?

Дед ответил:

– А немецких убитых еще больше.

Дедушка получал пенсию в размере 400 рублей. Потом после денежной реформы 1961 года его пенсия составила 40 рублей. Бабушка согласно традициям царской России не работала, поэтому пенсии у нее не было.

Дедушка подрабатывал тем, что его иногда приглашали резать свиней. В этом деле он был мастером. Не даром на фронте он часто ходил в тыл к немцам, где ему приходилось бесшумно снимать ножом немецких часовых. Когда он ходил резать свиней, он иногда брал меня с собой. Дед подходил к свинье, резко поднимал ее левую переднюю лапу и наносил короткий и точный удар ножом в сердце. Свинья даже не успевала издать какой-либо звук.

Помню как-то раз дед предложил хозяину свиньи выпить свежей свиной крови. Тот ответил, что во время войны он напился крови досыта. Потом этот человек рассказал, как его подразделение остановилось на отдых в центре какого-то села. И тут ударила немецкая дальнобойная артиллерия. Осколком снаряда у его друга выбило челюсть. Из страшной раны хлынула кровь. Друг сидел вплотную к нему, поэтому этот фонтан крови попал ему прямо в рот.

У дедушки было два любимых выражения «япона мать» и «японский городовой». Эти ругательства родились в России в конце девятнадцатого века в связи с тем, что в апреле 1891 в японском городке Оцу местный городовой бросился на цесаревича Николая, будущего царя Николая II, и ударил его саблей по голове. Русский народ любил семью Романовых и за причиненную цесаревичу боль сильно ругал японцев.