Площадь затихла, казалось, даже птицы на лету замерли.
Скомандовал:
– Вон отсюда! Я вас до колхоза не допускаю! И чтобы духу вашего здесь не было!
И грозный, с закинутыми руками за спину, последовал дальше. Подгузин за ним. Тишкин виновато пожал плечами, видимо, его партийное сознание всё же было на их стороне, сочувствует, но…
Рабочие, которых только что осчастливил своим вниманием директор, какое-то время стоят, обалдело провожают взглядами его и сопровождающих его лиц.
Но вот Холодцов оживился.
– Бабы, чего стоим? – придушено воскликнул он. – Бежим!
И он, вдохновлённый строгим распоряжением директора, подхватив свой «тормозок», ведро, запетлял среди деревьев старого парка, заросшего бурьяном и кустарником – воздушные лёгкие рабочего посёлка..
За ним поспешили и женщины. Отойдя немного от «прикольного» места, Маша оглянулась.
Тётя Фрося, подняв ведро, горбясь, в коротких чёрных сапожках семенила за ними. И вскоре её согбенная зелёная спина скрылась за кустами акации от обзора «колхозников».
Выйдя к поселковой достопримечательности, стоящей одиноко на широкой асфальтированной площадке, напротив спорткомплекса, как мавзолей на Красной площади, к кирпичному красному зданию – к туалету, к которому с самой постройки нет доступа, – Холодцов остановился.
– Фу-у… Вот это врезал, так врезал – весь дрожу! Вот это наказание. Ха-ха-ха! – его простоватое лицо удлинилось от смеха. На глазах проступила влага.
Женщины тоже засмеялись, в том числе и Разина. Константинова смотрела на неё с недоумением – только что едва не плакала, тут смеётся.
– В общем так, бабоньки, – заговорил мастер, переждав смех коллег, – поскольку всё так не удачно сложилось, идите каждая по своим сменам. Ты, Маша, иди на перевоспитание к Филиппу. (Машу передёрнуло.) Ты, Зина, во вторую смену – к Авдееву. А мы с тобой, Ефросинья Степановна, в ночную. Хватит, будем сельскому хозяйству помогать минеральными удобрениями.
На площадь въезжали автобусы. Тем, кому ещё не было отказано в доверии, потянулись к ним, с ленцой, нехотя. Они с завистью смотрели провинившимся вслед.
А над площадью раздавались команды, вдохновляющие «колхозников». Их слышно было за версту, поскольку даже у «мавзолея» отлучённые от колхоза работники, слышали голос гендиректора отчетливо.
– Вы чего тянетесь?! Чего тянетесь? Живей! Подгузин, Тишкин, смотрите за ними там. За каждым смотрите. Не-ет, так дело не пойдёт! Но я научу!..
А время и впрямь было хлопотное. В колхозе «Мир» опять беда с посадочным материалом – в который раз картошка погнила. И зима в этот год была вроде бы не морозная. Беда, напасть прямо-таки какая-то…
Провинившаяся бригада расходилась по заданным мастером направлениям: кто – домой, кто – в цех.
Константинова и Разина некоторое время шли вместе, им было по пути. Маша не могла отделаться от мысли, только что удивившая её: как Ефросинье Степановне так быстро удается перестраиваться? То едва не плакала, то смеётся?..
– Э-э, девонька, – проговорила Разина, сплёвывая с губ невесть что, – это ещё цветики. Бывало так отстирает, что на неделю, а то и на месяц его внушения хватает. Гребёт и старого и малого. Привыкай. Тут они сплошь да рядом такие, крикливые и бедовые, на него, видимо, глядя. Кроме парторга. Но тому, видать, положение не позволяет нашего брата окучивать. Так что, привыкай, если думаешь тут жить и работать.
На Машу, нашла оторопь.
