Гамлет подъехал в мастерскую на Арбате, где вполне себе вольготно, после обретенной известности, расположился любимец фортуны, окунувшись в свое творчество с головой. Николо фанатично работал над картиной «Цветок папоротника», которая никак не давалась, и визит Гамлета был не совсем кстати. Но куда денешься от приятеля, приехавшего, к тому же, обсудить неотложные дела:
– Приветствую любимца Мельпомены, сожалеющей о всех тех, кто бросает вызов воле небес, и баловня других восьми муз, составляющих свиту самого Аполлона.
– Ты лучше скажи, насколько готов наш мусейон?
– Я к выставке готов, остальное все в твоих руках. Точнее, в твоей волшебной кисти. Когда заканчиваешь?
– Это картина последняя, осталось парочку дней. – и художник радостно улыбнулся – Если честно, то я уже исписался, фантазия кончилась и так. Слава богу, для выставки готово пятьдесят полномасштабных работ, из них эта, последняя, должна быть шедевром, какого еще никто не делал. И пусть она не совсем связана с греческой мифологией, но то, что она мистическая, сомнений нет.
– Да, после «Вакханалии» ты стал писать значительно лучше. Эх, жаль, что «Вакханалии» не будет на выставке: она была бы вишенкой на торте. Но, с другой стороны, если бы не ее успех, кто бы о тебе знал.
– Что-то находим, что-то теряем. – философски заметил Николос – А тебя не смущает выставка древнегреческой мифологии в России?
– Почему бы и нет? Античная культура во все времена ценилась, пусть и не нашла должного отражения в русской православной культуре, может быть и зря, тем более стоит восполнить пробел. А после ажиотажа с «Вакханалией», даже самые дремучие русофилы заинтересовались древней Грецией. Этим надо воспользоваться пока конъюнктура есть. Как ты знаешь, я прежде всего коммерсант. Наша задача – не упустить выгоду. Открой лучше секрет, что это вдруг, творчество у тебя так и поперло?
– Это тайна, которая умрет вместе со мной.
– Ой ли, не хочешь не говори, все цену себе набиваешь.
– Кстати о цене, неплохо бы обсудить и мой гонорар.
– Хорошо, сдаюсь, будет тебе половина от суммы реализованных работ по итогам выставки, так выгодно я никому не предлагал сотрудничество.
– Это потому, что у тебя более выгодных сделок, чем с моими работами и не было никогда.
– Что правда, то правда, поэтому мы с тобой не только приятели, но и друзья. – рассмеялся ушлый деляга.
– Да еще и партнеры. – напомнил приятель.
– Куда деваться, замкнутый круг.
– Ладно, хватит меня отвлекать иначе я не успею к сроку, а до выставки две недели осталось. Как с рекламой?
– Да по всей Москве волна идет.
– Посмотрим, что она вынесет на берег.
– Я надеюсь, золотой песок.
– А я надеюсь, мировую славу.
– Плох тот художник, что не мечтает о вечности, особенно вечности подкрепленной материально.
– Ладно, болтун, отчаливай. А то сейчас в краске измажу! – и Николо угрожающе взмахнул кистью.
– Все, все, отчаливаю, трудись «бумагомарака».
Гамлет улыбнулся и, помахав рукой, скрипнул дверью, скрывшись в ее проеме и оставив мастера наедине с муками творчества. А муки по-настоящему были. «Цветок папоротника» никак не получался. Ускользало что-то очень важное и, вот наваждение, живописец замечал, что наутро картина меняла свои очертания, как будто ночью жила какой-то своей, загадочной жизнью. Решив не прерываться на сон, художник, избегая искусственного света, писал при свечах, справедливо полагая, что так достигнет большей достоверности. Дело пошло. Время от времени, сравнивая написанное с засохшим оригиналом, творец все больше убеждался, что его детище живет, мерцая в пространстве полотна, красками, играющими каким-то внутренним светом, становясь все более одухотворенным, в сравнении с цветоносом (как будто жизненные силы растения перетекают на полотно, постепенно, оживляя холст). Внезапно, форточка с грохотом распахнулась от порыва ветра, бросившись ее закрывать, художник краем глаза заметил, что цветок папоротника на картине шелохнулся. Вздрогнув от неожиданности, Николос еще раз внимательно посмотрел на полотно, но ничего экстраординарного не заметил. Должно быть показалось от усталости. Пора было заканчивать работу, пока она не довела его до сумасшествия, все равно абсолютного совершенства еще никому не удавалось достичь.
