Макарий, утвердительно кивнул головой и спросил:
– А дальше, то что? Что же станет с вашей обсерваторией и с вами потом? Так и жить здесь, в этой лесной глуши?
– А дальше, будет дальше! Жизнь ведь не стоит на одном месте, где только ты и я, да лес этот вокруг. Мир меняется очень быстро и непредсказуемо, как никогда раньше. Что произойдёт в этом «дальше», ни ты, ни я, знать не можем. Будем надеяться, на чистое и прекрасное будущее. Вот ты явился сюда, разве зная зачем? Сам по своему произволу или по иному приказу своей души? Ничего не бывает просто так, как видится сначала. Всё это и есть связь наших жизненных сил с творчеством природы.
– Я это чувствую, так же, как и вы, но объяснить себе не могу.
– Не переживай, Макарий, ты здесь не зря! Обдумаешь всё, что и как, и всё в тебя обязательно, образуется. Точно тебе говорю! Смотрина – не ошибается! Помни это! – и, улыбнувшись, торжественно добавила:
– Поднимаю за тебя, мой юный друг, это драгоценное волшебство, что налито в наших бокалах и дает нам силу принимать мир таким, как он есть! И, может даже намного лучше, чем он есть на самом деле! – и, улыбнувшись, продолжила:
– Теперь, Макарий, я буду тебя внимательно слушать, о блуждании-гулянии по лесам. Как и зачем ты докатился до жизни такой, что тревожишь леса, и людей. То есть, меня в одиночестве, да наш обсерваторный, пока отдыхающий мир.
И Смотрина Алексеевна, глотнув вино, тепло взглянула Макарию в глаза и спросила:
– Проникал ли ты, когда-нибудь, в глубину выси небесной, точнее, звёздной? Здесь, в меня одинокой, этого добра хватает, только отсоединись от мира сего и ты там, в неведомой глубине! По тихим ночам, где могут лишь тревожить птицы и мысли, иного и не найти. Вот, что тебя здесь может охватить безвозвратно, Макарий. И так каждую ночь, без твоего согласования с миром этим! Он сам является, без разрешения на вход. Это и есть одиночество, вдали от себя подобных. Жизнь, ведь, не вычерпывается, как ложкой, а течёт, выданным нам руслом реки времени и обязательств, появлением на свет. Вот, здесь, поневоле, становишься философом и оценку даёшь иную, ко всему, что раньше не ценил и никогда не замечал, – и, помолчав, добавила:
– И это есть проза жизни, вдали от цивилизации и прочих нежностей, самая настоящая. Не цена городской, где всё рядышком и не сильно проситься трудится, – и, встряхнув головой, весело воскликнула:
– А теперь, давай, рассказывай, зачем ты, всё-таки, бродил по лесу, что привидение?
– Жизнь моя, вот так исправляет свои заботы обо мне! – улыбнулся ей Макарий.
– Это же неплохо, когда о тебе заботятся, да ещё и целая жизнь! Ну, что ж, я жду! – и легко улыбнувшись, весело добавила:
– Ты, правда, подожди меня немного, я сейчас, кой-чего, принесу! Ведь, ты праздничный обязан быть в этот день, а может и всегда! Так, ведь? – и по девичьи, выбежала из «ресторанчика».
Макарий, неожиданно для себя, взял со стола карандаш, чистый лист бумаги и рука мгновенно нарисовала восторженную Смотрину Алексеевну. Светлую, с открытым лицом и озорной улыбкой, как в том лесу! Как при первой встрече, что на заросшей дороге, с объёмом огромной жизни!
Он, с удовольствием взглянул на рисунок, и веки глаз, вдруг начали тяжелеть и Макарий, устало склонив голову на стол, окунулся в сон. Видимо, сказался вчерашний, трудный день, который и сегодня решил напомнить немного о себе….
