– Да как дела, Ленок! – улыбаясь, покачала головой Екатерина Макаровна. – Разве у нас что-то меняется? Живём как прежде. Я вот по хозяйству, Володька телевизор сутками смотрит, да музыку слушает. Книги читать забросил что-то…
– Не пишешь? – спросил его Низовцев.
– Да не, какое… – поморщился тот снова, на этот раз особенно болезненно.
– Почему?
– Потому что я разочаровался в литературе, – ответил он резко. – Вся литература – это большой и неприкрытый идиотизм.
Екатерина Макаровна, разлив чай, тоже присела.
– Правильно было сказано, – продолжал Владимир, – "ярмарка тщеславия". Причём тщеславия самого отборного, самого гнусного. Бездарные придурки, нет у них сил прожить свою жизнь не выпячиваясь, лезут к Парнасу и дерьмо своё с собой несут. Я этим дерьмом отравился на всю жизнь. Спасибо, больше не надо.
Елена с матерью смотрели на него серьёзно и даже скорбно, Александр Львович – наоборот, добродушно.
– Ну ты же тоже, – сказал он, – в своё время всеми силами стремился к Парнасу.
– Да, – кивнул Владимир, – можно представить, каким я идиотом был. Это вы меня, – кивнул он матери, – с отцом вместе склоняли к ерунде этой. Пиши, талантливые стихи!
– Я и сейчас это повторю, – отозвалась Екатерина Макаровна.
– Да ладно, мам! – махнул рукой Владимир. – Я отлично знаю, что все мои стихи – говно! И все Сашкины книги – тоже говно! И все остальные книги – говно! Потому что это ненормально. Не-нор-маль-но! Ненормально свои чувства превращать в предмет для всеобщего обозрения.
– Ну, Вов, так категорично нельзя говорить, – возразила Елена.
– Можно! Мне теперь всё можно.
– Стихи твои действительно хорошие были, – продолжала Лена, – это тебе любой скажет. Рецензии на книгу – вообще замечательные. Мне очень жаль, что из-за этого несчастного случая ты так обозлился и всё забросил.
– Ты мне тут соболезнования не высказывай! – зло ответил Владимир. – Посиди на моём месте и поймёшь, что это такое.
Он сделал глоток чая.
– А рецензия была одна-единственная, – продолжил, – да и та написана твоим любовником. Саш, ты знаешь, что Комаров этот был её любовником?
– Знаю, знаю, – покивал Александр Львович.
– Можно представить, чего ей стоила эта рецензия.
– Ничего она мне не стоила! – разозлилась Елена. – По крайней мере, не то, о чём ты думаешь. Я просто попросила его обратить внимание на твою книгу. И всё.
– У меня целая кипа моих книг в сарае валяется, – говорил Владимир. – Мама вон печку ими топит.
– Не топлю я ими печку, не ври, – поспешила ответить Екатерина Макаровна.
– Можете брать их, – обратился Владимир к сестре и шурину. – Если жопу нечем подтирать.
Елена досадливо сощурилась на эти слова, а Низовцев рассмеялся.
Единственным неудобством трапезы на природе было обилие насекомых, в том числе и пчёл, которые слетались на яблони.
– Деньги ваши получаем, – заговорила Екатерина Макаровна после паузы. – Спасибо. Хватает на всё, даже лишку остаётся.
– Спасибо вам, благодетели! – произнёс Владимир.
На его слова никто уже не реагировал. Екатерина Макаровна наполнила чашки по новой – самовар был ещё полон.
– Я тебе Роберта Крея привёз, – сообщил Низовцев Владимиру. – Целых три диска.
– Спасибо, – отозвался тот. – А Лютера Элисона?
– Элисона не нашёл. Да и времени уже не было на поиски. Ты бы раньше позвонил.
– Как узнал, что вы приедете – и позвонил.
– Найду – вышлю.
Дом, в котором жила Екатерина Макаровна с сыном, был одним из самых добротных в деревне. Кирпичный, массивный, многокомнатный – здесь немногие имели такие. Построен он был ещё при коммунистах отцом Елены, профессором и заслуженным деятелем наук. Отец дом этот очень любил и последние годы доживал именно здесь, хотя до Москвы было и не близко.
