Акула под водопадом хлестнула хвостом, издав оглушающий щелкающий звук циркового бича.
Выйдя на улицу, Аверьянов оглянулся и подмигнул обалдевшему охраннику:
– А ты верно сказал – без коряги отсюда не выйдешь.
В тот же миг оцепенение охранников прошло, они дружно бросились от входа в офисный зал к зимнему саду. Но не успели: в Гарварде, видно, увлекались гольфом и мало уделяли времени игре «городки», а Аверьянов в детстве любил эту старую отечественную забаву, прародительницу боулинга.
– Вот так удар! – восторженно воскликнул мент, услышавший звон стекла и подошедший посмотреть на столь редкую в подобных заведениях драку. – С одной биты семерых мужиков положил! Только баба осталась! Мастер! Глаз-ватерпас! И рука твердая. Ох, это ты, Коля! Привет!
– Здорово, Егор!
Милиционер оказался знакомым: пару лет назад схлестнулись в бане и скорешились за стаканом.
– …А я бы, наверное, только бабу бы одну и сбил!
– Почему бабу? – искренне удивился Аверьянов.
– Так бабе палку бросить же… Ага? – скабрезно хохотнул мент. – Я всегда попадаю! Точно промеж ног! Не целясь даже…
– Темные люди здесь какие-то… Корягами торгуют…
– Да знаю я! – махнул рукой милиционер. – Воры! Они здесь деньги отмывают.
– Я так и понял. Американская система?
– А то! В Москве воруют, здесь отмывают. И в Штаты переводят, на Уолл-стрит. Ну, за встречу?
– В другой раз, ладно? Тороплюсь. – Николай протянул руку, прощаясь. – К тому ж и за рулем.
* * *
Филин, полковой умелец, прижал склеиваемые блоки и подержал с минуту.
– Все. Хорош. Там два штыря стальных я внутрь вставил – не переломится.
– Спасибо, Филин.
– С тебя стакан – за порчу двух изделий.
– Без разговора, – кивнул Николай, ставя перед Филином плоскую стеклянную фляжку на двести пятьдесят граммов – «спутник агитатора». – Нет, я не буду. Домой поеду.
* * *
Выйдя из мастерской при ремонтном цехе, Аверьянов почувствовал в воздухе какой-то неприятный, но очень знакомый запах.
Недалеко от медсанчасти, в закутке у курилки, чуть-чуть в стороне от прямой дороги на учебно-тренировочный комплекс, царило непонятное оживление, причина которого при ближайшем рассмотрении оказалось простой, как лужа под кроватью.
Еще год назад на этом месте – месте нынешнего оживления – располагался деревянный дощатник, созданный еще, видно, при Сталине, – стандартный армейский нужник на двадцать четыре очка, вечно и невообразимо антисанитарный.
С этим сортиром была связана какая-то не поддающаяся никакой логике загадка.
Нужник можно было с большими трудами отдраить до стерильной чистоты, можно было, – что и говорить. Но стоило затем, выждав не более получаса, вновь заглянуть в сортир, как кровь немедленно стыла в жилах от представлявшейся взору картине. Самое странное, что картина всегда бывала убийственна, вне зависимости от того, заглядывал кто-либо в сортир за эти полчаса ожидания или нет.
Его много раз с большими трудами отдраивали до ослепительной чистоты, но через час-два, не больше, он становился вновь грязнее Авгиевых конюшен.
Примечательно, что это возвращение к первозданному антисанитарному виду происходило даже в том случае, если в свежевымытый сортир никто не заходил. Вымытый и пустой нужник можно было даже запереть снаружи. То, что представлялось взгляду час спустя при отпирании, не поддается никакому описанию. На полу сортира вновь высились кучи, среди которых дошкольники могли бы играть в прятки, не ложась на пол, не становясь на карачки и не приседая на корточки.
