– Но если не выяснять это, о чём же тогда говорить? – разгорающееся тепло камина придаёт мне сил.
– О том, что сейчас. Что ты чувствуешь? Что ощущаешь?
– Страх и волнение, но уже куда меньше. Чувствую тепло. Хочу верить, что ты не причинишь мне вреда.
Он улыбается:
– А если поверишь, что не причиню, что тогда?
– Хочу дотронуться до тебя.
– Не слишком ли быстро? Ведь ты ничего обо мне не знаешь! – он подходит и садится на пол передо мной, так что мои колени оказываются между его колен.
Я высвобождаю руку из покрывала и легко, кончиками пальцев провожу по его щеке. Он ловит мою руку ладонями, целует пальцы один за другим – большой, указательный… Страх и жар поднимаются вместе, перевиваясь в животе, отзываясь в груди, бегут по плечам…
– Я бы хотела иногда, чтоб мы могли освободиться от всего. Но что тогда останется от нас?
Он не отвечает. Но неожиданно прихватывает губами кончик мизинца, потом захватывает чуть глубже, бережно кусает подушечку. Горячие блики начинают блуждать по моим предплечьям. Он смотрит на меня, отпускает мой палец, улыбается:
– Если б мужчины разговаривали с женщинами столько, сколько хотят женщины, мы бы давно вымерли как вид.
Мне всё трудней говорить, но я хочу попытаться ещё разок:
– А мне кажется, что мужчины, когда мешают женщинам говорить, крайне редко думают о выживании нас как вида…
Тут он переворачивает мою руку ладонью вверх и целует ладонь, а потом начинает вдумчиво щекотать её кончиком языка. Я поневоле замолкаю.
Через какую-то небольшую вечность, после того, как его язык побывал между всеми пальцами поочерёдно, а внизу живота у меня становится всё более томительно и сладостно, он поднимает голову от моей руки и говорит:
– Видишь ли, нам обычно думать вообще не приходится. За нас всё продумала природа. Это вам, бедным, приходится думать за нас всех…
Я понимаю, что я, чёрт побери, не хочу сейчас уже думать ни за кого. Мне становится жарче и жарче. От камина или от него. От них обоих.
Он смотрит на меня с лёгкой улыбкой, которая бесит меня и будоражит одновременно. Моя рука всё ещё в его руках, я неожиданно беру его руку своей и притягиваю к себе – и целую косточки его пальцев с внешней стороны, одну за одной, как обычно целуют женщинам. Красивые руки и длинные пальцы.
Он замирает, наблюдая за мной. Прислоняюсь к ладони лбом, как делают вассалы с сюзереном – и от неожиданности он вздыхает. Я замираю, пока в животе у меня то успокаивается, то нарастает прибой.
Наконец, он протягивает руку и бережно гладит меня по щеке, потом поднимает моё лицо за подбородок:
– Ты боишься меня?
«Конечно, я боюсь тебя, но ещё больше я тебя хочу», – хочется мне ответить, но что-то мешает мне, упругий комок в горле, через который трудно прорваться. Тогда я просто мягко качаю головой, ни да, ни нет, милый мой, догадайся сам.
Он придвигается ко мне ещё ближе, упирается лбом в мой лоб – и продолжает гладить меня кончиками пальцев – по лицу, по щекам, по шее. Я закрываю глаза. Он проводит большим пальцем – сначала одним, потом другим – по моим губам. Приоткрываю губы, чтобы выдохнуть – и тут он целует меня.
Губы тёплые и сухие, прихватывают мои губы очень осторожно, бережно – пока я сама не подаюсь им навстречу. Тогда уже его язык входит в меня как победитель, он словно пробует меня на вкус, а потом пьёт, большими жадными глотками. И мне хочется, чтобы это было именно так, до дна. И не только сверху, но и внизу.
