Вайнахт и Рождество - страница 10

– Зверобой. Знаешь такую травку? Сам собирал. А про жидов ты не понял. Немцы, фашисты то есть, жидами не жадин называют, как вы в школе, а евреев.

– А кто это?

– Народ такой. Есть немцы, есть русские, есть евреи.

– А откуда у нас евреи?

– Ниоткуда. Просто живут.

Я ни разу не видел у нас в городе никаких евреев. Русских видел. Немцев вот сейчас видел. Негров или китайцев я бы сразу узнал. Китайцы желтые и с узкими глазами. А негры черные. Китайцев и негров у нас тоже нет.

– А евреи по-еврейски говорят?

Иван Ильич почесал нос.

– Да нет, по-русски.

– А чем они отличаются?

– Ничем, – сказал Иван Ильич. – Обычные люди, как мы.

– А почему немцы их не любят?

– Не немцы, а фашисты. Ну, видишь ли, Коля, есть такие люди, которые считают себя лучше других. Встречал таких?

Еще бы не встречал! У нас в классе Светка Попова такая. Противная.

– Так вот. Они считают, что есть народы первого сорта, а есть второго. А есть такие, которых они ненавидят. Вот фашисты считают, что самый лучший народ – немцы, а самый худший – евреи. Только они их жидами называют, а не евреями.

– А как же они их узнаю́т, если евреи от нас не отличаются и по-русски говорят?

– Как-то отличают, значит. Пей чай, сухари бери. Давай я тебе меду положу.

С жидами теперь ясно. Жиды – не жадины и не богачи, а такие же русские, только евреи. С немцами и фашистами еще не очень понятно. Но сначала надо узнать про русских, которые с оружием и повязками.

– А здесь все просто, – объяснил Иван Ильич. – Это наши русские, которые пошли на службу к немцам. Предатели, одним словом. Они полицаями служат.

Полицаи, рассказал Иван Ильич, – это вроде милиции, только при немцах. То-то они мне сразу не понравились. Особенно этот, с узким лицом, длиннорукий.

– А… – Я собирался спросить про немцев и фашистов и чем они отличаются, но не успел. Вверху что-то грохнуло, и послышались громкие голоса мамы и бабушки. Даже не голоса, а крики.

Мы с Иваном Ильичом бросились наверх.

Мама стояла на коленях перед узким шкафом. Шкаф, наоборот, не стоял, а лежал. Кроме того, он шевелился и говорил бабушкиным голосом.

– Ох, смерть моя пришла, – сказал шкаф.

– Это не смерть, это мы, – возразил Иван Ильич.

А мама в это время говорила:

– Я же вас предупреждала! Зачем одной такие тяжести ворочать!

Иван Ильич приподнял шкаф, из-под него вылезла бабушка и проворчала:

– Он не тяжелый, он неправильный. Руки бы оторвать тому, кто его делал.

– А меня позвать не могла, Петровна? – спросил Иван Ильич. – Получилось как с гранатой, самостоятельная ты наша.

– Вот именно! – подхватила мама. – Разбирайте лучше сумки, мама, а мы быстренько все перенесем.

Бабушка как увидела сумки, так руками всплеснула:

– Это что же, всё немчуре? А консервов-то, консервов! То-то, я смотрю, они здоровые все, как лоси. Не мордатый, так длинный, как жердь. Прям на убой их кормят.

– Точно, – поддакнул Иван Ильич, – на убой и кормят. Ладно, Мария, ты скажи, куда и что, а мы перетащим. Дело мужицкое. Да, Николай?

Пока мы перетаскивали и расставляли вещи, бабушка советовалась с мамой, что готовить этому «фон барону».

– Да что хотите, – сказала мама. – Ну, кашу с тушенкой.

– Гречневую?

– Гречки нет, – ответила мама. – Они гречку не едят.

«Вот дураки!» – подумал я и представил себе гречневую кашу с тушенкой. У меня даже голова закружилась. Я тушенку сто лет не ел, с до войны.

– Здесь картошка только.