Вдали - страница 3

А арбалет… С мусорным ведром он встретился бы только через мой труп.

Хоть в чем-то я из прошлой жизни оказалась права. Изрядно опустевший рюкзак лег на мои плечи, и я пошла к двери, задержавшись только у тумбочки возле нее: там я оставила свое оружие вчера, положив его в один из ящичков, что пониже. Я немного пошарила рукой, ладонью напоровшись на пару торчащих железных гвоздей, и достала арбалет, который словно засверкал мне в знак приветствия.

Я медленно провела пальцем по вырезанным на дереве золотым узорам. Это ведь он его сделал. Подарил мне. Усовершенствовал в следующие же выходные, прислушавшись к моим словам во время совместных вылазок: улучшенные механизмы взведения и спуска тетивы позволяли достигнуть самой высокой скорострельности, какая только была возможна для такого оружия – конечно, с луком она не могла сравниться, но другого мне и не надо было. Когда я без задней мысли пожаловалась, что мое зрение отдаляется от единицы, Эдвард достал мне сразу два прицела: диоптрический и оптический. Провел лекцию по использованию, ускользнул от вопроса, где и за сколько их купил. «Это не главное» – говорил он, наблюдая, как я любовно поглаживаю арбалет.

Блестящие шестеренки, щедро украшавшие стальную дугу из множества частей, медные крепления, отливные детали, которые выглядели так, словно были сделаны из драгоценных металлов, и предназначались человеку по статусу не меньше, чем королю или королеве… Много коллекционеров пытались его купить. Я все еще удивлена, что мой брат не поддался искушению и не распрощался с оружием в обмен на толстую пачку купюр. Изредка, если давление становилось невыносимым, а финансовое положение семьи не самым приятным, он скрепя сердцем брал заказ на схожую модель, но никогда не отдавал оригинал, хотя именно он вызывал азартный блеск в глазах потенциальных покупателей. Для них это было что-то вроде игры: кто кого перекупит, чей кошель перевесит. Моральные принципы против материализма этого беспощадного мира.

Эд не любил работать под заказ. Это сковывало руки, прятало за углом дедлайны, словом, лишало свободы и пространства творить – а мастерство, в основном, и было для него способом самовыражения. Поэтому миру редко доставалось пользоваться созданными братом благами: «Пусть нанимают кого-либо еще. Я не городской мастер, и никогда себя таковым не представлял», – привычно бурчал он.

Я вставала на его сторону: отправляла чересчур надоедливых особ штурмовать великий и всемогущий Интернет в поисках других умелых людей, объясняла разочарованным родителям, что не всё в этом мире держится на деньгах, старалась помочь брату по мелочи. Тут ударить пару раз молотком (по деталям, не по пальцам, но иногда я путала эти понятия), здесь отшлифовать и покрасить, найти подходящий материал в магазине (а иногда для этого требовалось оббежать полгорода и порой возвращаться ни с чем и словами «снова заказываем по Интернету?»), или просто не мешать, если в происходящем за станком я не разбиралась от слова совсем. Последнее давалось мне хуже всего. Любопытство перевешивало, и я заглядывала за плечо брата во время его работы за верстаком, силясь рассмотреть новую поделку, выходящую из-под его рук.

Холодный ветер не церемонился с теми, кто осмеливался покинуть убежище, и я рефлекторно вжала голову в плечи, натянув жалкий кусок ткани, что когда-то именовался шарфом, повыше. Надежды на то, что погода улучшится в ближайшее время, таяли быстрее, чем съестные припасы. Наверное, март просто не в курсе о том, что он март. Сейчас же март? Я старалась держать руку на пульсе и не терять представление о времени: один из таких неразрушимых концептов, как само Время, помогал не сойти с ума, иметь хоть какую-то определённость в жизни. Конечно, когда начинается самый настоящий зомбиапокалипсис, меньше всего тебе положено думать о календаре, но у каждого свои странности. Моя – одна из самых безобидных. Вот как-то раз я встречала человека, который был твердо убежден, что к каждому ожившему мертвецу можно найти подход, основываясь на его прошлом: каких-то привычках, привязанностях, страхах. Он смешно поправлял очки и горячо рассказывал о том, как однажды отпугнул зомби красным перцем. «Он ненавидел острое, точно тебе говорю. Сработала память! Человеческая память. Ты же знаешь, что не весь мозг поражается вирусом?» – горе-экспериментатор размахивал руками, чуть ли не кричал, приводил список доводов и каких-то совершенно непонятных мне научных слов, которые якобы описывали работу человеческого мозга. «Мы можем этим воспользоваться! За этим – возможность остановить апокалипсис! Приручить этих гаденышей, понимаешь?». Я кивала и осторожно делала шаг назад. Разубеждать я его не стала, в чем и винила себя потом. Надо было выбить эту дурь из него, пока… Пока не стало слишком поздно.