Это было непередаваемое ощущение! То, о чём ты много раз читал и слышал! Память о людях, совершавших здесь постоянный подвиг на протяжении нескольких лет. Нечеловеческие усилия, налёты вражеской авиации, смерть. Статистика говорит, что за две ледовые навигации по Дороге жизни была потеряна четверть всех работавших на ней машин.
Нам предстояло проехать около двадцати семи километров по льду до посёлка Кобона на противоположном берегу озера. Во время войны Кобона была нашей – именно сюда привозили из блокадного Ленинграда эвакуированных. Только вдумайтесь: около полумиллиона людей было вывезено через это небольшое село!
Погода в этот мартовский день нам очень благоволила. Просто «мороз и солнце – день чудесный»! Минус 20, искрящиеся на ярком солнце снег и лёд. Лёд гладкий, без трещин. Только иногда виднелись вдалеке полоски небольших торосов – следы от разломов. Рыбаки от берега далеко не уезжают, поэтому вскоре мы остались одни на бескрайнем ледяном просторе. Поначалу было жутковато. Потом привыкли и наслаждались ездой. Вдали показались Зеленцы – три небольших острова, после которых уже стали попадаться рыбаки из Кобоны. Это окончательно укрепило наши силы, и уже через небольшое время мы благополучно подъехали к заветному противоположному берегу. Путь был пройден.
Достаточно было выйти из машины, чтобы понять все прелести ладожской погоды. Ветер буквально валил с ног, и мороз ощущался гораздо сильнее. Но этим ветром пользовались многочисленные любители сноукайтинга – многоцветные воздушные змеи были повсюду, в какую сторону ни посмотри.
Вокруг был яркий, искрившийся миллиардами маленьких льдинок мир с кайтами, рыбаками и их машинами. Мир, ради которого сражались и погибали советские солдаты, прорывавшие блокаду Ленинграда. Этот мир был прекрасен!
До отеля в Сортавале мы добрались уже без всяких сил только в третьем часу ночи. Петли узкой дороги по холмам вдоль Ладожского озера – то ещё удовольствие! Был нужен виски, и он был.
***
Взяли их прямо на уроке математики. Анна Ивановна, как обычно, писала что-то невнятное мелом на доске, а класс занимался своими делами. Скрипнув, открылась дверь. Вошёл «его диктаторство» Иосиф Михайлович, и с ним – два милиционера. Паша сразу почувствовал недоброе. А когда директор показал пальцем на него и Коляна, настроение испарилось. Навсегда.
КПЗ, суд, пересылка промелькнули, как в калейдоскопе. На зоне надо было учиться жить по-новому. Да и не жил вроде пока ещё Паша нормальной жизнью.
Отвоевать своё место.
Два года прошло, как нескончаемый кошмарный сон. Не сказать, что в детском доме нормально общались, – так и не завелось у Паши настоящего друга. Но Бонифация в минуты особой печали вспоминал он с душевной теплотой – ведь никто более искренне не хотел в Пашину жизнь привнести добра и… А тут – человек человеку волк.
Больше всего на свете Паше были ненавистны вечера. Днём ещё работа и еда, учёба, будь она неладна, всякие хозяйственные дела – что-то постирать или зашить – убивали время. А вечером его убивать было очень сложно. Сказать, что он не любил читать, – ничего не сказать. Просто не читал. Вообще. В жизни ни одной книжки. Телевизор, который разрешалось смотреть в определённое время, он тоже не смотрел: кино его не интересовало, а уж про новостные программы и говорить нечего. Основная масса таких «нигилистов», как он, сидела в дальнем углу барака и травила байки под чифир и папиросы. Ритуал заваривания и распития чифира Паша знал и уважал, но не любил. Он был эстетом по натуре, и резкий горький вкус напитка ради кратковременного кайфа ему претил. Но был необходимым атрибутом к байкам и папиросам. А это Паша уважал. Сам острый на язык и с хорошей памятью, он мог «держать» даже такую аудиторию очень долго. За это его уважали.
