Снова идти мимо компашки не хотелось. Подумают, что специально перед Витькой «рисуюсь».
Но делать нечего. Изобразив на физиономии безразличие, Ида вышла из подъезда.
«Годы летят стрелою…», – напевал Витька, размашисто проходя пятернёй по струнам и отбивая такт ботинком по земле. Голос у Витьки приятный, тёплый, велюровый.
«Скоро и мы с тобою…» – увидев Иду, подхватила Инка, – «из города уйдём». Голос у Инки громкий, ровный и правильный. И этот факт окончательно испортил Иде настроение. Инка занималась музыкой, играла на фортепиано и пела в школьном хоре. Про Иду учитель пения говорил, что ей медведь на ухо наступил.
Проходя мимо, Ида снова покосилась на Витьку, но тот не отрывал взгляд от струн.
«Где-то в лесу дремучем…», – красиво голосила ей вслед Инка, отчего хотелось заткнуть растоптанные медведем уши и бежать со всех ног к Розе Францевне.
Роза Францевна Марголис была лучшей в округе швеёй. Собственно других и не было. Было ателье, где работали две слабослышащие женщины. Но к ним обращались по мелочам – прострочить наволочку или занавески, за сложными вещами ходили к Розе Францевне. Никто не смел называть Розу Францевну швеёй, это слово она не переносила, и требовала величать её модисткой. Величали. Было за что. «Недостаток материала рождает оригинальные фасоны», – приговаривала Марголис, раскладывая выкройки на куцых отрезах ткани скупых клиенток.
Обитая толстым слоем утеплённого дерматина, дверь открылась перед Идой почти сразу, как только палец выжал из звонка мелодию «Подмосковных вечеров». Морщинистая женщина со взбитой паклей волос на голове внимательно рассматривала Иду сквозь стянутую дверной цепочкой щель.
– Я от Одиллии Ивановны, – пролепетала Ида и приподняла пакет. – Тётя просила передать вам благодарность за платье.
– Ах, Диллечка, – всплеснула руками Роза Францевна и захлопнула дверь. Погремев металлической цепочкой, модистка наконец распахнула дверь и, вцепившись двумя руками в пакет, заорала дребезжащим фальцетом:
– Сёмочка, Сёма, иди скорей сюда!
В квартире стоял странный, немного приторный запах. Словно кто-то собрал в один букет ароматы сдобы, чеснока, рыбы, сыра и одеколона «Гвоздика». Ида поморщилась как раз в тот момент, когда из-за стеклянной двери выглянула кучерявая голова парня.
– Ай, яй, яй, – покачала головой Роза Францевна, распахнув зев пакета. – Диллечка… – пробормотала восхищённо и, не оборачиваясь, приказала: – Сёмочка, проводи гостью в гостиную, сейчас будем обедать.
– Нет, нет, я пойду, – попятилась к двери Ида.
– Ни в коем разе, – отодвинув Иду, Роза Францевна накинула на дверь цепочку. – Вы со школы, я это вижу по вашей форме, значит, голодная. Снимайте курточку и боты и проходите, я угощу вас хумусом. Вы когда-нибудь ели хумус? – спросила Роза Францевна и тут же сама ответила. – Нет, вы никогда не ели хумус. Такой хумус, как готовлю я, вы нигде никогда не могли пробовать. Сёмочка, расставляй тарелки.
Хумус Иде не понравился. Он был похож на гороховое пюре. Внешне и на вкус. Форшмак не понравился тоже. Всегда отличавшаяся хорошим аппетитом Ида с трудом осилила тарелку хумуса и бутерброд с форшмаком. Зато булки с молоком «пошли на ура». Булки были ярко-лимонного цвета, с гладкой глянцевой корочкой и пахли ванилью.
– Боже мой, боже мой, – причитала Роза Францевна, выкладывая на стол банки с икрой. – Красная, чёрная, боже мой, боже мой. Дай бог здоровья твоей тёте, восемь банок. Ты только посмотри, Сёмочка, это же просто какой-то продуктовый рай.
