Сев за обеденный стол, я тушу сигарету об пепельницу, вновь взяв в руки подсолнух, до этого бережно положенный мной на столешницу. Кухня заполняется голосами, ведущими томный диалог на французском – сумеречным саундтреком для малословных посиделок за уплетанием пасты выступил совместный альбом Сержа Гинзбурга и Джейн Биркин.
Прокручивая стебель цветка меж ладоней, я наблюдаю за его танцем. Балерина из шкатулки в ярком летнем одеянии. Я, зачарованный пируэтом, вглядываюсь в размытую от движения темную сердцевину цветка, вновь возвращаясь в мгновение расставания с той, что своим появлением выбила почву из-под моих ног, к которой я был намертво приращён. Я и несчастный подсолнух оказались собратьями по несчастью. Наша незавидная участь известна нам обоим – медленное и болезненное увядание, вызванное надломом устоявшихся парадигм.
Я знаю природу памяти. Годы эмпирических исследований, проведенных над подопытным, заспанное лицо которого я вижу в зеркале каждое утро, подтвердили мою теорию о том, что память – самый искусный плут, встречавшийся мне на жизненном пути. Воспоминания подобны чувствительному холсту, краска на котором идет трещинами лишь при одном неосторожном взгляде на нее. Каждый раз, обращаясь к самым ценным моментам бытия, вы должны помнить – это чревато вынужденной реставрацией картины, которая, пускай изначально и незаметно, но на дистанции видоизменится настолько, что от прежнего оттиска не останется и следа. Мстительная Мнемозида не терпит незваных гостей.
Несколько лепестков опадают, в свободном падении ложась на стол. Кода. Я смахиваю их с края столешницы в ладонь, после чего подхожу к подоконнику. Опершись на него локтем, я подставляю длань к губам и дую на лепестки, которые немедля вылетают в распахнутое окно. Подхваченные легким ветром, они планируют над двором, пока не растворяются в сгущающемся сумраке. Быть может, один из них долетит до получателя, напомнив ему о нашей сегодняшней встрече. И если так, то какой будет его реакция на непрошенное послание? Надеюсь, что оно вызовет пунцовость на щеках и смущенную улыбку, вид которых не покидал меня ни на секунду с момента нашего расставания. Ну а меланхоличную горесть, вселенную в меня склонностью витать в эмпиреях, я взвалю на себя.
– Лучше бы с готовкой помог. Как ребенок, ей-богу.
Хранительница очага, постукивая деревянной ложкой по кастрюле, смотрела на меня глазами, знакомыми мне со времен школьной скамьи. В нашей паре она с первых дней была в позиции созревшего человека, взгромоздившего на свои плечи великовозрастное дитя и рьяно старающегося наставить его на путь истинный, пускай и путь этот был ему чужероден. Я без лишних слов, оставив подсолнух лежать на подоконнике, снимаю дуршлаг с настенного крючка и начинаю заниматься сливом макарон. Завершив нехитрое дело, я решаю помыть замаранную посуду, грудами лежащую в раковине. Окончить задуманное мне не удается – я устраиваю мини-потоп, на что моя пассия, известная своей заклятой приверженностью к опрятности, граничащей с рипофобией, просит меня просто не мешаться под ногами. Я только за.
Опустившись на свое насиженное место, я разглядываю свою избранницу. Короткие шорты розового цвета, из-под которых выглядывают округлые ягодицы. Растянутая белая футболка, вздымающаяся в районе груди из-за увесистого бюста, формам которого позавидует большинство женщин. Многие мужчины пускали на нее слюни, свидетелем чего я становился чуть ли не каждую нашу встречу, проходя по оживленным центральным улицам города, усыпанным увеселительными заведениями. Многие, но не я.
