Глядя на хрустальный
Звёздный хоровод,
Я отправляюсь в странствие —
Последний мой поход.
Среди миров затерянных
Найду свою мечту —
Багрово-ярко-красную
Холодную звезду.
Сияньем тускло-розовым
Окутает меня,
И отворит пространство
Волшебная земля…
Там счастье одиночества
И радость многих встреч.
Любовь без опасения
Там можно уберечь.
Там облака лиловые,
Везде царит уют,
Там под вишнёвой радугой
Я свой найду приют…
(Стихи Вадима не сохранились)
Утром я обнаружил пропажу сапог. Оглядевшись, мы нашли их в соседнем загоне, с обгрызенными носками. Пока мы спали, жирный хряк умудрился ими полакомиться. Пришедший утром прапорщик по кличке Конь пожалел меня и выдал на время старые изношенные сапоги… Позднее мы с Вадимом зашли в каптёрку и на последние деньги купили у сержанта новые сапоги. Проблема была решена! Как говорится: «Бог не выдаст, свинья не съест».
Как все солдаты, я получал письма от своей девушки, любовь у меня была безответная. Инициатором в переписке выступал я, поэтому письма приходили редко. Вадиму письма приходили часто. Некая влюблённая особа систематически засыпала его нежными посланиями. Подобные письма ценились в армии очень высоко, выбрасывать их считалось кощунственным, а хранить было негде. Злобные сержанты постоянно шмонали тумбочки и карманы подчинённых. Тогда мы сделали «финт ушами»: вложили письма в стеклянные, герметично закрывающиеся, банки и закопали их в ближайшем лесочке, заранее договорившись вернуться сюда после срочной службы и откопать это богатство. (Скажу честно: не вернулись и не откопали).
Иногда, приткнувшись где-нибудь на лесопилке или вещевом складе, на груде противогазов, Вадик рассказывал мне о своей гражданской жизни и своих оригинальных друзьях, с которыми обещал когда-нибудь, в следующей невероятной жизни, познакомить… Речь шла о Шевкете, Сырьяновой, Пятикопове, чью песенку Вадик мне неоднократно напевал:
Если пёстрая орда
Не сомнёт меня однажды —
Не сгорю в огне бумажном,
Не растаю без следа…
Впервые там, в разговоре, промелькнуло имя Олега Виговского. По словам Вадима, эта странная категоричная личность, обладающая массой талантов, в том числе и поэтических, имела прозвище Декабрист; имя это он получил из-за стройотрядовской куртки, на которой по-французски был написан текст «Марсельезы». Декабрист был очень озабочен женским полом и предавался утопическим мечтаниям: хотел, например, обобществить всех женщин и пользоваться ими совместно, по мере возникновения естественной надобности. Сошёлся Вадик с Декабристом случайно, в студенческом трудовом лагере. Почему они заметили друг друга, было непонятным. (Но в том юном возрасте мы особо не задумывались о подобных вещах).
Запомнился ещё один забавный случай, когда сержант сдуру назначил меня взводным парикмахером. Дело было в том, что ножницы я никогда в жизни в руках не держал, но к утру весь взвод должен был быть подстрижен. Каждый выкручивался как мог. Мы с Вадиком тоже взяли ножницы и вышли на стадион. Там, сидя на трибунах, мы и приняли постриг друг от друга. Сержант, увидев на разводе наш панковский хайр, обозвал нас стрижеными баранами и немедля влупил нам пару нарядов вне очереди.
Честно говоря, первые месяцы службы были тяжёлыми, постоянно хотелось есть и спать. Многие солдаты таскали из столовой хлеб. За этим беспринципным делом был пойман и Вадик. В течение двадцати минут вся рота стояла с поднятой ногой, пока Вадик перед строем невозмутимо доедал стащенный батон хлеба. Возмущённые сослуживцы рвались начистить ему морду, но почему-то обошлось… Конечно, случались и серьёзные стычки. В нашей роте был набор из Дагестана, держались эти парни обособленно, вели себя нагло. Моя кровать стояла рядом с кроватью чемпиона Дагестана по боксу Джабраиловым. Правда, мне с честью удавалось избегать серьезных конфликтов. Однако Вадик как-то сцепился с Джабраиловым. Началась драка, и Вадим успешно выдержал пару раундов с профессионалом, после чего дагестанцы притихли.
