Славлю, славлю, прославляю!
Роду к своему взываю!
В Яви ты меня найди, мудрым словом просвети,
В своё царство забери! Нет возврата мне в пути!..
Славлю! Славлю! Сбереги!
Славлю! Славлю! Забери!
Путь себе я открываю!
Славлю, славлю, прославляю!
Ждана сама не могла вразумить что именно слагает, откуда взялась песнь и почему безостановочно продолжает молвить эти слова. Будто заворожённая, она без конца водила пальцем по узору на льняной тряпочке и всё громче призывала кого-то. Воздуха в груди оставалось всё меньше, на шее ощущалось будто её кто-то крепко душит, а в глазах замерцали звёздные огоньки на фоне синевы небесной. Собравшись с духом и пытаясь проявить собственный разум вытесняя наваждение, девушка поняла, что вырисовывает руну Белобога, однако только после осознала, что что-то не складывалось.
Цепляясь за последние ниточки сознания, мыслила: «Руна Белобога – напоминает человека, что воздел руки к небесам, но без ножек и головы – как чёрточка, по бокам которой вверх устремлены палочки. Но я сейчас держу узор наоборот! И опущены вниз руки-палочки, направляя всего себя к нижнему миру! Неужто… мои уста сей час призывают Чернобога… забрать меня?!». Несмотря на яркий луч просветления в голове, губы не останавливаясь повторяли раз за разом одни и те же слова прославления самого ужасного из всех существующих богов, властителя Нави, хранителя душ мёртвых, того, кто по преданиям предал своего брата Белобога и оттого навсегда остался в тёмном царстве.
Слух уловил грохот посуды, крепкий топот будто бы детских ножек и следом звук, точно кто-то выметал метлой сор из избы. «Домовой подсобил! Выручил! Не дал сгинуть! Спасибо, хозяин!». Живительный воздух вернулся тотчас и Ждана закашливаясь стала выравнивать дыхание при этом переворачивая тряпочку в положение руны Белобога, но перста безмерно стали гореть, точно девица держала в руках уголёк.
Очи заволокло теперь белой пеленой, неясным сиянием светились её малахитовые глазки. Теряя связь с явью, девица сперва выронила вниз обжигающую ткань, а следом свалилась на пол сама.
Приторной негой её уносило в далёкие воспоминания детства, и то, что память не удосужилась отразить наяву, пришло во сне, но лишь махонькими клочками от огромного узорчатого полотна судьбы.
Ждана оказалась в тёмной пещере, освещаемой лишь пламенем костра расположенного в средине помещения. Иссушенные ветки растений, растянувшиеся на верёвке, подрагивали от ветра, что вольно завывал, являясь здесь, очевидно, постоянным гостем. Изначально понять не удавалось кто перед нею, но дальше разглядеть смогла три силуэта. В одном из них она узнала себя маленькую. Вот только ныне смотрела на всё происходящее со стороны, как наблюдатель, без возможности вмешаться в былые события…
– Видать, дело твоё столь велико, раз притащилась на Лысую гору, а, Марья? Экая милость, праведная душа по заветам и совести живущая пришла к окаянной чёрной колдунье!
– Ты, сестрица моя, не бранись, ради Рода! Лучше помоги дочке моей названной. Токмо ты сумеешь!.. Нечисть сжирает дитятку, узоры постылые рисовать норовится, ночами воет… зовёт невесть кого…
Старуха бросила страшный взгляд из-под чёрных насупленных бровей на родную кровь. И лишь стоило незнакомой из видения открыть рот обнажив частокол жёлтых зубов, так фразы утопали в омуте и шкодливо то погружали в действо Ждану, то вновь оставляли лишь обрывки того дня.
