— Все, Люська,теперь в люлю.
— А помыться?
— Обойдешься сегодня, пусть все там прихватится за ночь хорошенько. Небось за сутки не завоняешься. — Данила снова подхватил меня и понес обратно в спальню. — И вообще, вон Наполеон просил Жозефину не мыться перед его приездом, потому как знал мужик толк в настоящем женском аромате.
— Фу! Тогда и вши были обычным делом.
— О! Кстати, вши, испившие крови девственника, очень мощный ингридиент для зелий. Без них настоящей суточной афродизии “во грех беспамятный повергающий” не сваришь.
Данила уложил меня в кровать и, укрыв, пристроился рядом.
— Не знаю, что это, но почти уверена, что оно мне без надобности, — меня стало неумолимо клонить в сон, и, не выдержав, я с наслаждением зевнула.
— Как по мне, как раз тебе и надо, — фыркнул вечный насмешник. — У тебя же все сложно обстоит с восприятием беззаботного и ни к чему не обязывающего блуда. А так тяпнула дозу жидкой похоти, оттянулась от души, а на завтра никакие угрызения совести и моральные терзания не донимают, потому как ничего толком не вспомнишь.
— Заниматься любовью так, чтобы потом об этом и не вспомнить, считаю занятием бессмысленным, — пробормотала я сонно.
— А тебе все бы со смыслом и значением, да, василек? — хмыкнул ведьмак и приподнял мне голову, уложив на свое плечо.
— Ага. Вот у нас все со значением?
— Это неправильный вопрос, Люсь.
— Почему?
— Потому что этих “нас” двое, василек, и мы оба отдельные личности, у каждой из которой свое восприятие и… хм… чувства.
— А нас только двое? — мои глаза уже открывались с трудом.
— Женщины! — выдохнул Лукин насмешливо и чмокнул меня в висок. — Вот и спросила бы прямо.
— Я и спрашиваю.
— Нас двое, василек. Ты да я. Хочешь, Луной поклянусь?
— Нет, — я поерзала под его боком, устраиваясь удобнее, закрыла глаза окончательно и, ухмыльнувшись, пробормотала: — А трепался-то… “Страшно изменять”... “Придется только с тобой спать”, бе-бе-бе.
— Спи уже, роковая красавица моя!
12. Глава 12
Засыпала я умиротворенной и с ощущением окутавшего тепла и безопасности, а вот проснулась внезапно и с неясной тревогой внутри, сопровождаемой недоумением.
— Проснулась, хозяйка родимая! — подал голос, стоило только глаза открыть, Алька, который похоже этого и ждал, и тут же поспешил наябедничать. — Ведьмак твой, хозяйка, гостей без тебя принимает, водит их на казну твою буркалы свои пялить, да без спросу лапать злато-серебро с каменьями самоцветными. А Никифор их мало того, что пустил, так еще и оставил самих без догляду.
— То от того, что хозяйка сама велела Лукину продажей казны своей нежеланной заняться, лябзя ты бредкий! — пробасил домовик с другой стороны кровати.
— Хозяйка велела! — передразнил его слуга. — А ты на что у нас в дому тогда обретаешься, коли хоть одним глазком за пришлецами не следишь? Службы своей не исполняешь, мухоблуд бородатый!
— Ах ты, потатуй зряшный! Это я-то службы не исполняю? У меня все в дому в порядке, на своих местах да в чистоте, а у тебя вон хозяйка опять хворая и калеченная! Мордофиля ты бредкий, а не слуга!
— Не мое в том прегрешение! Она меня сама не берет никуда!
— У нас гости? — я со стоном села на кровати, не заморачиваясь на этот раз уже на запрет препирательств. Это, судя по всему, все равно, что пытаться приказать Земле прекратить вращаться.
— Ага! Мало нам было одного татя беззаконного, диспашера этого с руками загребущими, так ведьмак еще одного привел. Стра-а-ашного такого! — мигом переключился Алька. — Зыркает так, что руки-ноги у меня отнимаются, а в груди все дрожит-дрожит. Защити, хозяйка, твоего слугу преданного в твоем же дому сил лишают!
