Ворота открыты.
А на них – череп бычий слева, справа – медвежий. И в глазницах огоньки болотные.
…баба Яга – тоже элемент фольклорный, воплощение…
- Смех один, - скрипуче произнесла старуха, выходя мне на встречу. – Напридумывают тут… наобъясняют то, чего объяснять не надобно. Что стоишь? Пришла? Заходи.
- Я… сплю.
- Спишь, - согласилась она.
И вовсе не неопрятная старуха. Немолода, конечно. И волосы седы, но не космами свисают, а аккуратно в косу заплетены да вокруг головы уложены. А что на шее бусы из зубов оленьих…
- Тогда-то красивым было, - сказала старуха. – Заходи, чай, времени немного. Пока луна над землею стоит, дорога отворена. А как уйдет, так и все.
- Я… доброго дня вам, матушка, - вспомнила я и поклонилась до земли. – Прошу простить, что побеспокоила.
Сон, который не сон.
И явь, что не совсем явь.
- Вежливая.
Платье в пол, простое, явно из грубой ткани шито, пусть и украшено красными да белыми нитками. Узор сложный, и видится в нем мне буквенная вязь, будто слова сокрытые.
На ногах – кожаные туфли, ремешками вокруг щиколотки обмотанные.
Я сделала шаг.
И еще.
- Это все сила, верно? – догадка так себе. Может, конечно, оказаться, что сон – это всего-навсего сон. И мало ли, что может привидится. Тем более после таких от рассказов на ночь. Мозг обрабатывает информацию и все такое…
Только врать себе – дело глупое.
- Идем, поможешь, раз явилась, - женщина повернулась. И я увидела, что седая коса её, короной уложенная, сзади спускается едва ли не до пояса. А в ней поблескивают разные фигурки. И до того красивые, что прям залюбовалась.
И зачаровалась.
И очнулась уже перед колодцем. Ну, то есть мне кажется, что эта яма, каменьями обложенная, колодец и есть. Вон, ведро тоже рядышком, на веревку подвязано.
- Достань водицы, будь добра, - попросила женщина. – А то сама я стара уж стала, спина болит…
Ни на мгновенье не поверила, но за ведро взялась. И спускала осторожно. Главное, веревка по ладоням скользит, и чую я, что шершавая она.
Разве во сне такое бывает?
- Расскажите… - попросила я. – Пожалуйста… кто вы? Если не имя, то… от вас род пошел, верно? Афанасьева?
- Афанасьев сын… мертвая ветка. И глупостей натворил изрядно, но что уж тут. Все вы, дети, их творите, - она покачала головой, и фигурки в косе зазвенели. А ведь золотые?
Серебряные?
И ведро ниже, ниже. Веревка и вовсе бесконечною кажется. Этак я до середины земли опущу.
- Другое дело, что за одни глупости плата будет посильная, а за другие… - она поджала губы.
А кожа у нее темная, смуглая.
И оттого волос кажется вовсе белым. Но ведро, чую, коснулось дна… нет, воды, потянуло вниз характерной тяжестью. Я перекинула петлю из веревки через ладонь, чтобы не упустить ненароком.
Нехорошо ведь получится.
- За другие такая, что один человек всяк не потянет.
Я вот тяну.
Ведро.
А по ощущениям, что его не водою, ртутью нагрузили. Но тяну. Зубы сцепила. Пытаюсь сперва намотать веревку на плечо, и сдерживаю стон, потому как волос грубый, из которого та свита, впивается в кожу, сдирает её.
Ведьма же смотрит.
Нет, не смеется. Просто смотрит. Чуть голову склонила, и в глазах – тоска.
- Род, как и человек, живет… молодой когда, сил полон, силы эти и бурлят, на свершения тянут. А чем дальше, тем оно спокойнее, тише… и родник сперва ручьем становится, потом рекою полноводной.
Красиво, мать же ж твою, говорит.
Только ведро это.
Тяну.
Сон, но… все одно тяну. Уже не наматывая, но пятясь от дыры, молясь лишь о том, чтобы веревка эта под тяжестью о камни не перетерлась. Спину выгнуло, по шее пот градом катится.
