Дед через своих бывших сослуживцев, иногда пытался что-то узнать о судьбе наследницы, но они только пожимали плечами. Иваненко обычно утешал старого товарища, что Катька, наверное, уехала в лучшую жизнь за границу, откуда невозможно писать и звонить. Но в глубине души, был уверен, что рано или поздно, после очередного таяния снега ее труп найдется на обочине одной из многочисленных проселочных дорог. В последние годы таких неопознанных трупов обнаруживалось все больше и больше, о чем регулярно сообщалось в милицейских сводках. Ему не хотелось расстраивать Савелия Захаровича еще и потому, что в прошлом году умерла жена деда – Таисия Васильевна, с которой тот прожил сорок лет и после ее смерти совсем пал духом. И если Таисия Васильевна хоть как-то держала дом, сажала огород и могла сводить концы с концами, умудряясь заправлять хозяйством и воспитывать внуков на две мизерные пенсии, то Савелий Захарович, все пустил на самотек. Выживали они только потому, что по соседству жила племянница Таисии Васильевны Лида, работавшая в райцентровской пекарне и каждый день приносившая деду свежий хлеб и, иногда, кастрюльку с борщом.
Внуки, действительно, целыми днями болтались у своих друзей, благо представителей детского населения в хуторе было наперечет, и Савелий Захарович всегда знал, где они находятся.
В последний свой приезд Иваненко застал у деда полную разруху, не такую, конечно, как у Генки, но тоже безрадостную, вопиющую о нищете и унынии обитателей дома сломанным крыльцом, немытой посудой и ободранными стенами. Взлохмаченная Таська бегала тогда по двору в грязной майке и с жадностью схватила шоколадку, привезенную милиционерами.
Читая Генкину жалобу, он, конечно, был возмущен подлостью Синяка, записавшего соседей в преступники, но в тоже время понимал, что жизнь у деда и детей далеко не сладкая и ее нужно как-то менять. То, что увидел Иваненко сейчас, повергло его от неожиданности в состояние изумления, близкого к прострации.
Некогда покосившийся и облезлый забор был каким-то чудом выпрямлен, починен и окрашен в ярко-желтый цвет. К тому же нарисованные разноцветные цветы на калитке, видимо детской рукой, придавали ему нарядный и озорной вид. Ранее ветшавший домик, теперь сиял новой металлической крышей, белейшими стенами и свежевыкрашенным починенным крыльцом. Даже старый сарай, с послевоенных времен служивший деду могильником пришедшего в негодность домашнего скарба, был превращен в курятник – тоже покрашен, выстлан изнутри соломой и огорожен сеткой-рабицей, за которой около мисок с водой и кормом чинно гуляли три молоденькие курочки и петушок. Завершали радостную пастораль преображённого двора Савелия Захаровича новая скамейка, уютно разместившаяся под окошками дома и клумба с анютиными глазками.
Встречавшие милиционеров люди тоже изменились до неузнаваемости.
Еще недавно Иваненко сочувствовал неопрятно одетому сгорбленному старику с обросшими седыми космами и красными слезящимися глазами. Сейчас же волосы и борода деда Савелия были модно подстрижены, ну прямо как у Джеймса Бонда из американского боевика, показанного позавчера по телевизору, из-за чего его осунувшееся лицо с крючковатым носом и глубокими морщинами, приобрело налет благородности, выгодно подчеркнутой слегка великоватым летним костюм и светлой рубашкой. Если бы не тапочки (кстати, тоже новые), можно было бы подумать, что он собрался в театр.
