Вещи и судьбы. Истории из жизни - страница 12

А моя-то хозяйка готовила приданое к своей свадьбе, и выбрала меня, как самый светлый и гладкий холст, на полотенце. И однажды вечером моя Марьюшка села в горнице на лавку у окна, зажгла лучину, приготовила две иголки с красной и чёрной нитью, да как начала тыкать ими мне в бока!

– Ой, ой, ой! – завизжал я. – Зачем ты меня колешь? Ну-ка прекрати сейчас же, а то обижусь и порвусь на самой середине!

Это сейчас я всё знаю про точечный массаж, про лечение иглоукалыванием, наслушался радио в двадцать первом веке, а тогда, в веке девятнадцатом, я ещё был молодой, неопытный и очень разобиделся на эти иголки. Всё тело болело от уколов. Зажмурил я глаза и думаю: будь что будет, я терпеливый.

Когда уколы прекратились, я один глаз приоткрыл, чтобы подглядеть, убрали ли ненавистных мне обидчиц, и вижу, что по краю моего полотна раскинулись красные гроздья рябины на чёрных веточках. Таким узором, по тверской традиции, украсила меня хозяйка. Значит не напрасно я терпел эти уколы, из простого холста я превратился в полотенце с вышивкой.

По краю проредила хозяйка нити, связала пучками – вот и бахрома. Не смотри, что пичужка шестнадцати лет, всё справила как надо. Только я оправился от иглоукалывания, смотрю, кладут меня в большой тёмный сундук и везут куда-то на лошади.

– Эй! – стал я стучать в стенки. – Вы куда это меня везёте? Мы так не договаривались, красоту такую в тёмном сундуке держать.

Привезли в незнакомый дом, расстелили на столе, положили на меня каравай с солью.

«Вот странные люди, – думаю я, – перепутали меня со скатертью». Только собрался я объяснить, как со мной надо обращаться, как услышал радостный крик: «Едут! Едут! Мамаша, берите полотенце с караваем, встречайте молодых, тятька с образами уже на крыльце стоит».

Меня подхватили тёплые руки, и я поплыл навстречу новой семье. На мне им хлеб-соль подавали на пороге родного дома после венчания.

Я благословлял их на долгую и счастливую жизнь, а когда склонили они надо мной головы, то упали вдруг на меня две капельки, а ведь дождя-то в тот день не было.

Да, начал я свою жизнь в семье очень хорошо, был главным на торжественной церемонии. Потом меня повесили в избе в красный угол, на иконы. Я чувствовал свою значимость, мне кланялись при молитве, на меня бросал взгляд каждый входящий в дом, почтительно здоровался со мной. Я наблюдал жизнь семьи, набирался мудрости.

Однажды пришли в дом гости, как сейчас помню, готовились к рождению первенца. Меня сняли с образов, я помылся, подсушился и вдруг оказался в тёплой тёмной бане, пахло берёзовым листом, хвоей, кто-то рядом громко дышал.

– Ой, куда это вы меня принесли? Я не привык к темноте, несите меня обратно, – как всегда, меня не услышали.

«Ну я вам сейчас покажу, – подумал я, – буду жёстким, грубым, узнают, как относиться ко мне непочтительно!»

Вдруг я услышал крик младенца, всё во мне заволновалось, мои ниточки размякли и приняли в свои объятия красного, сморщенного, голосящего от страха мальчишку. Я почувствовал, как трепетала завёрнутая в меня новая жизнь, видел счастливые глаза хозяйки, ставшей матерью, и разделял с ней эту радость.

Пришли в баню отец, бабка с дедом, все старались подержать на руках верещавшего малыша, завёрнутого в меня. Я нежно обнимал его, баюкал, шептал ему на ушко.

– Смотрите, – сказала бабка, держа икону, – холст-то как его успокоил, что значит намоленный.